Моя позиция была на склоне горы, густо поросшей лесом, и хороша она была тем, что с нее просматривался участок берега ручья шириной метров семьдесят. Это позволяло застать противника буквально со спущенными штанами. Им просто некуда было деться с простреливаемого пространства. Вернее, было, конечно, куда, но это требовало довольно много времени, которое я им давать не собирался. Стрелять я начал, когда они оказались примерно на середине этого пространства, и, как планировал, начал отстрел с вооружённых бандитов. Никем другим я назвать их после всех этих событий не мог.

После первого же моего выстрела вся эта группа людей замерла, как примороженная, за исключением второго вооруженного мужика, который мгновенно бросился в сторону ближайшего валуна, пытаясь отыскать за ним укрытие. Первый вооружённый противник уже никуда убежать не мог, потому что я попал, куда целился, точно в середину груди. Второго шустрика я достал без проблем, как уже говорил, спрятаться ему на берегу ручья было некуда. Успел я ещё положить и третьего бандита, когда откуда-то со стороны прозвучал выстрел, и мне буквально обожгло ногу нестерпимой болью. Только мельком глянул на рану и убедился, что ничего страшного не произошло. Пуля, выпущенная неведомым стрелком, прошла по касательной, немного повредив мягкие ткани бедра. Ничего смертельного, поэтому рана не отвлекла меня надолго, мне ведь надо доделывать начатое. Вот тут я и совершил непростительную глупость. Мне бы поменять позицию и потом продолжать войну, а я вместо этого чуть подвинулся вперёд и приподнялся, стараясь из-за ствола дерева высмотреть стрелявшего в меня противника. Передвигаясь, я оперся на руку, которую случайно неудачно поставил прямо на острый камень, из-за чего непроизвольно, стараясь избежать повреждения руки, рухнул всем телом вниз, чтобы облегчить таким образом на неё нагрузку. Этим, похоже, я буквально спас себе жизнь, потому что дальше — все, свет внезапно потух, и очнулся я уже в пещере отшельника.

О том, что произошло после того, как я потерял сознание от чиркнувшей по затылку пули, рассказал Прокофьевич. Он, оказывается, слышал и шум от работы двигателя самолёта, и начавшуюся чуть позже стрельбу. Ему стало интересно, что там вообще происходит, и он решил сходить посмотреть, что это может быть такое. Поскольку находился он в это время чуть ли не на самом верху горы, вокруг которой и происходили все эти события, с какого-то момента ему даже посчастливилось стать свидетелем посадки самолёта. Он увидел ее не во всех деталях, но застал достаточно, чтобы определиться, в каком направлении ему идти.

В некоторых случаях спускаться с горы гораздо сложнее, чем подниматься в гору. Вот это был как раз случай Прокопьевичаа, ему пришлось изрядно попетлять, прежде чем ему удалось добраться к нужному месту. Получилось так, что он из-за этих петляний чуть подзадержался и вышел не рядом с самолетом, а скорее ближе к стрелку, который сначала ранил меня, а потом и чуть не отправил на тот свет.

Влезать в чужую драку или нет — перед Прокофьевичем такой вопрос вообще не стоял, тем более что этого самого стрелка он узнал. Видел его среди заключённых, работающих в Красновишерске. Поэтому и пристрелил без сомнений, благо, что ему удалось подойти незамеченным достаточно быстро. Перестрелять оставшихся троих злодеев ему особого труда не составило, они были городские, поэтому шансов в противостоянии с опытным охотником у них не было никаких.

Пересказывать, как Прокофьевич нашел меня полуживым и перетащил мою тушку и кучу добра в свою пещеру, я не буду. Нелегко ему это было сделать, но в конце концов он справился, а потом ещё и выхаживал меня довольно продолжительное время. Я в долгу перед этим человеком, тут и говорить нечего, он спас меня от верной смерти, сначала отбив у бандитов, а потом ещё и вылечив все мои ранения.

Он видел, что с воздуха ведутся поиски пропавшего самолета, но даже не подумал подать им какой-либо знак. Ни к чему ему было показывать посторонним местоположение его жилья. По земле же пока в этих краях никто меня не искал, поэтому ему и не пришлось самостоятельно решать, говорить обо мне чужим людям или нет.

Отведенная Прокофьевичем неделя на моё восстановление пролетела как-то быстро. За это время я начал вставать с постели и даже пытался передвигаться самостоятельно, что пока было непросто. Если пока я лежал, голова не болела и чувствовал я себя хорошо, то, когда начинал ходить, от напряжения боль возвращалась, и я ничего не мог с этим поделать. Боль в раненом бедре на фоне головы казалась просто щекоткой. Я, конечно, вообще не специалист в подобных ранениях, но что-то мне подсказывает, что в данном случае может помочь только покой. Не зря же говорят, что время все лечит, в другом, конечно, контексте, но в моем случае эта фраза подходит, как нельзя лучше.

После ухода Прокофьевича у меня появилась уйма времени, чтобы подумать над своими дальнейшим действиями. А ещё я почему-то начал переживать за свою память, вдруг из-за этого ранения пропадет моя возможность вспоминать прошлую жизнь в мельчайших подробностях? Мне так хотелось попробовать что-нибудь вспомнить, находясь в необходимом для этого своеобразном трансе, но страшно было это делать, вдруг головная боль станет еще сильнее. В любом случае в присутствии Прокопьевича я не стал это делать, да и после его ухода тоже решился не сразу. Но на третий день одиночества я все же попробовал досконально вспомнить устройство механических вязальных машин, современных мне в прошлом мире, с которыми здесь, можно сказать, беда. Их тут попросту нет, во всяком случае я не видел. Нужного состояния мне удалось достичь без проблем, как, собственно, и вспомнить все в мельчайших подробностях, но последствия этого эксперимента мне вообще сильно не понравились. Голова в очередной раз разболелась не хуже, чем после прогулки, а из носа ручьем полилась кровь. Я, несмотря на эти неприятности, все равно был рад до невозможности, все-таки эта моя способность — вспомнить все, что захочу, дорогого стоит, и лишиться её я бы не хотел ни при каком раскладе.

После этого эксперимента я все свое время проводил главным образом в раздумьях. По всему выходило, что делать мне в Союзе сейчас нечего. А если учитывать начавшиеся козни разнообразных чиновников, то сидеть здесь и вообще становится опасно. Поэтому как выберусь отсюда, надо каким-то образом снова уматывать за границу. Всё-таки основная движуха сейчас там, поэтому мне и надо попасть туда как можно быстрее. В таких размышлениях время проходило незаметно, и я сам не заметил, как пролетело время, по окончании которого уже пора начинать волноваться. Ведь по моим подсчетам жить в одиночестве мне предстояло не дольше четырех дней, которые прошли, а здесь так никто и не появился.