Таким уравновешивающим фактором могло бы быть только знание.

Корни этой своеобразной легенды насквозь пронизывают западное мышление. Во времена Перикла свободные граждане Афин собирались в саду Академа, где могли свободно обсуждать свои повседневные дела. Они пользовались этой вольницей, пока рядом находился Перикл, напоминавший о заключенном между ними соглашении, – договоре об открытости.

Увы, то была новая и непростая идея. И это чудо ненадолго пережило великого демократа. Прямодушный Сократ заплатил высокую цену за свои попытки в саду Академа воспитать своих учеников чистосердечными и искренними: его ученик Платон взял на этом «поле» парадоксальный реванш, в своих трудах сурово порицая открытость и одновременно ратуя за строгое правительство при «просвещенной» элите. Советы Платона служили оправданием для многочисленных тиранов на протяжении последующих двух с половиной тысячелетий, сохраняя свою значимость вплоть до нынешнего поколения.

Однако теперь предвидение Перикла подвергается еще одному испытанию. Сегодняшняя «академия» простирается далеко за священные границы тысячи главных университетов планеты. Повсюду на Новом Западе (и частично во всем остальном мире) люди начинают разделять дерзкое убеждение, что идеи сами по себе не являются вредными, по крайней мере, для тех выходцев из разных социальных слоев, что культивируют смелые мысли.

Свобода слова все чаще воспринимается как лучшая купель для критики – единственного практического и эффективного противоядия от заблуждений. Более того, здесь подходят оба пути. Большинство достопочтенных граждан не испытывают особых страхов по поводу того, что другие могут о них что-нибудь знать.

Будем откровенны: это трудный для усвоения урок, особенно если учесть, что любой из нас, включая и тех, кто готов руководствоваться самыми благими намерениями, стал бы тираном, получи он такую возможность. Очень немногое в нашей истории готовило нас к решению будущей задачи – совместного проживания одной семьей из более чем шести миллиардов равноправных граждан, каждый из которых руководствуется собственной независимой волей; семьей, управляемой властителями, которых мы выбираем на основе справедливых принципов, выработанных в ходе непростых переговоров друг с другом. Любое другое поколение посчитало бы это несбыточной мечтой, хотя наши бесчисленные предки проливали свой пот и прилагали все свои усилия, чтобы подвести нас к рубежу, с которого мы могли бы предпринять такую попытку.

Но и среди тех, кто присягнул на верность этой новой надежде, ведется ожесточенная борьба за наилучшие способы защиты от богов гнева, фанатизма, заговора и тирании – духов, обитающих не на какой-нибудь горней вершине, а в сердцах каждого мужчины и каждой женщины, пытающихся добиться расширения своей ничтожной мирской власти или прибыли за счет подавления других. Возможно, наступят такие времена, когда наши потомки окажутся достаточно зрелыми, чтобы самостоятельно обуздывать подобного рода импульсы. Ну а пока требуется найти способ умерить самооправдательные амбиции тех, кто готов обосновать свободу грабить всех остальных рассуждениями о том, что это их право или что это делается для нашего же собственного блага.

Если верить некоторым энергичным ревнителям свободы, оптимальный вариант обеспечения защиты нашей всемирной «академии» представляется совершенно очевидным. Многие «поборники приватности» жаждут возводить ограды, позволяющие поставить всех людей на один уровень с власть имущими. В соответствии с их точкой зрения мы должны построить стены для охраны каждого частного сада, дабы свобода смогла процветать в каждом надежном прибежище мысли.

В ответ я могу сказать лишь только то, что такие попытки уже были. И вы не найдете ни одного примера, как государство, построенное на основе такого принципа, добилось процветания.

Однако есть вариант и получше, заключающийся в использовании средства, в первую очередь, ответственного за тот ренессанс, который мы сейчас переживаем. Подотчетность – вот тот факел, который способен озарить даже богов власти. Соберутся ли они на олимпийских высотах правления, средь бурных потоков коммерции или же в Аиде преступности, – им не удастся причинить нам никакого вреда, пока они будут пригвождены к месту его ослепительным светом.

Подотчетность – единственное средство защиты, которое во все времена надежно охраняло свободу слова, – в саду, гордо простирающемся без единой стены.

Не я первый сказал это. Перикл, Джордано Бруно, Спиноза, Секвойя и многие, многие другие исповедовали открытость на протяжении мрачных эпох, в которые они жили. И я не могу претендовать на первенство после научной риторики Карла Поппера в его книге «Открытое общество и его враги» (1950), вышедшей в тот период, когда представлялось весьма вероятным, что наш грандиозный эксперимент будет прекращен – либо извне, либо изнутри. В мрачные времена начала «холодной войны» Поппер воздавал трогательную хвалу обыкновенным людям, которым удается превращать себя в граждан – независимых, сотрудничающих друг с другом и неукротимых.

Описывая «стремление бесчисленных неизвестных людей освободить себя и свои умы от опеки власти и от предубеждений», он выражал надежду на «их нежелание передавать всю полноту ответственности за управление миром гуманной или сверхгуманной власти и их готовность разделить бремя ответственности за страдания, которых можно было бы избежать, и бороться зато, чтобы исключить саму возможность таких страданий».

Но даже если мы обратимся к более приземленному или предельно популярному варианту этой же самой идеи, я окажусь не одинок. Возьмем, к примеру, следующую выдержку из статьи, появившейся до того, как рукопись моей книги была отдана в набор.