Но как все сие вами исполняемо?

Вы определены быть исполнителями законов; но стараетесь ли вы достигнуть совершенного познания оных, вникнуть в причины сочинения каждого из них? Оставляете вы сию важную науку вашим секретарям, которые или для собственных своих польз вас обманывают, – или вы сами, не узнав даже и через секретарей ваших о надлежащих законах, самопроизвольно судите; не правите, но в расстройство приводите правление; отнимаете у подданных известные им правила, которым должны последовать; в презрение приводите самые законы, и жизнь, честь и имения граждан во всегдашней опасности становятся.

Вы говорите, что сие есть для скорейшего решения дел. Но все, что скоро, еще хорошим назваться не может. Природа сама нам представляет примеры: нужные тварям растения не наспех растут, но всему надлежит время и спелость, дабы совершенство свое получило.

Как же вы думаете безумной вашею поспешностью пользу сделать? Пусть совесть ваша чиста; пусть желание ваше есть скорее сделать суд обиженному; пусть бы знали и законы, но возможно ли без мучительства требовать, чтобы каждый подданный подвергался к единому вашему суду? Чтобы иногда от того, что не выспитесь ночью, препроводив ее в роскоши, иногда совсем посторонней вещью будучи раздраженными, суждении бы ваши зависели от вашего веселого или огорченного расположения?

Но пусть, повторяю, вы бы и знание законов имели, есть ли такая на свете память, которая бы могла упомнить содержание и точный разум всех законов, которые у нас многие листовые книги занимают, из коих большая часть писаны на неупотребительном языке? Как же ваши решения, без справок и сличения учиненные, могут быть справедливы?

Видны в суждениях ваших предубеждения к лицам. Не стыдясь и не страшась на оном суждении свои основывать, а иногда, и не судя, отнимаете честь людей. Войдите сами в себя, подумайте о слабостях человеческих; если часто и яснейшие вещи нам темными кажутся, то можно ли благоразумному человеку понадеяться на единое свое суждение? Страстью или предубеждением пораженный человек есть вполовину безумный, а вы в сем вашем безумии судите судьбу и честь людей.

Законы для того составлены, что они лицеприятия не имеют; пристрастия в них нет: да и судится каждый по законам, чтобы отступление человека от известных ему правил наказывалось, а не потому, что кто-нибудь внушил управляющему вельможе о ком-то худо, или самому вельможе что-то показалось.

Вы на сие говорите, что хитрость развратных людей есть такая, что никакие законы не могут предупредить их коварства и злости, и часто они, за недостатком законов, без наказания остаются. Сему оспорить не можно. Но не лучше ли если бы кто виновный и избежал наказания, чем когда от вашего самовольства или худого воззрения безвинный претерпит и разрушится безопасность гражданская, защищаемая законами?

Вы хотите наказать других за проступок против законов, нарушая сами оные, и тем самым делаетесь злейшими извергами, разрушителями законов и злодеями, достойными жесточайшего наказания.

В самом исполнении вами законов я вижу такие нелепости, которые, конечно, в слезы и содрогание каждого доброго гражданина приводят.

Лучшие из вас, повторяя, как сороки, слово «милосердие», но не зная, что оно означает, потворствуют преступлениям. Поймите, что милосердие есть одно из предписаний, приличных божеству, равно как и правосудие. А потому милосердие есть то, когда взирая на обстоятельства, на слабости человеческие и пр., самое правосудие смягчается. Тит, император, которого считают примером милосердия в земных владыках, обливался слезами при подписании смертной кому казни, но ее подписывал, только когда этого со всей необходимостью правосудие требовало.

Другие, напротив того, думая строгостью одной все привести в порядок, для того чтобы удобно было якобы дела исполнять, – озлобя прежде всех, с кем они их исполнять должны, не взирая ни на слабости, ни на обстоятельства, ни иногда на невозможность, – за удовольствие считают только наказания налагать.

Не знают они сего правила, долженствующего бы быть начертанного в сердцах правителей: слабости препятствуют милосердию и покоряются ему; беззакония сопротивляются милосердию и вооружаются против него. Слабости человечеством извиняются, беззакония зверством самим извиниться не могут.

Се есть правила, которые составляют самые основания законов. Сим бы вы должны последовать, и если бы нашли самые законы противоречащими вашим добрым намерениям, могли бы принести перед престол монарший, ко власти законодательной, ваши представления о поправлении самых законов, а не самим вам чинить похищения над вышнею властью, коей вы есть хранители. Усугубляя же строгость законов, вы являете себя несмышлеными похитителями вышней власти, злодеями, которым приличнее быть палачами, нежели правителями государства.

Разные встречаются вам дела, а между тем и такие, которые требуют особого разбора актов. Вы же судите в одну минуту, решаете дела без справок и граждан в разорение приводите, не войдя ни в обстоятельства, ни в силу актов, иже составляют безопасность гражданских имений.

Не становитесь ли вы сим совершенно сходными разбойникам, которые наглостью имение чужое похищают? Но вы в оправдание говорите, что вам точно известно, что акты сии несправедливы; что то имение похищено или у государя, или у приватных людей. Не спорю; но вы ли есть закон? Оставьте такие дела течению закона, – пусть несправедливость их докажется.