Анна же болела с самого детства. По вечерам тогда в улице в самом местечке случались пожары. В окно с горки, с их хутора, было хорошо видно, если не сам пожар, то сильное зарево. Горели тогда часто еврейские магазины. Была версия, что их поджигали сознательно. Якобы это делали хулиганы из числа местной молодёжи, чтобы затем в суматохе пожара нахватать себе приглянувшихся товаров, вещей всяких. Анна по причине болезни тогда лежала на кровати и видела эти пожары из окна. Случалось так, что никого из взрослых в хате не было, кроме неё и детей другой невестки Зои – девочки почти ровесницы Анны – Ульяны, и мальчика младше на несколько лет – Емельяна. Пожар временами казался очень близким, особенно, когда ветер был в сторону хутора. Было страшно, что искры, огонь могут долететь и до них. И тогда всерьёз готовились покидать хату, выбегать на улицу. Зоя собирала своих детей, чтобы вывести на улицу. Когда маленькая Анна начинала проситься, чтобы и её не оставили одну, если станет гореть дом. То Зоя, когда никто не слышал из посторонних, пугая её, говорила: «А ты такая негодящая, лежи и молчи». Дескать, тебя можно и оставить, хоть и погибнешь, невелика утрата будет, – наверное, где-то думалось ей. То ли она – Зоя – была в тот момент очень сильно рассержена на что-то или кого-то. То ли у неё был такой своеобразный чёрный юмор. То ли она и вправду настолько недолюбливала этого больного ребёнка, что могла так подумать. Или же в силу некоей собственной «философии прагматизма» полагала, что спасать надо в первую очередь здоровых и полноценных, по её мнению, детей. А таких – больных, «негодящих» – в последнюю очередь.

Через несколько лет после Анны у Поли родился мальчик. Его, как и отца, назвали Борисом. Затем были ещё двое детей, тоже мальчик и девочка – Василь и Надя. Василь не по годам был очень смышлёным ребёнком. Ещё ходить не умел, а уже внятно и осмысленно разговаривал. Говорил так: «Полеха (Поля), дай пупаха (грудь)». Или: «Дай хлебуха (хлеба)». Или: «Пан булки дау», – кто-то угостил его однажды булкой.

Муж Зои, Степан, будучи больным и нервным, бывало, не ладил с братьями. Маленькая Анна была свидетелем, как иногда случалось… Сидят за столом, и он ругается с братьями. Что-то на них говорит, наверное, оскорбляет. И вдруг те, не выдержав, вскакивают со своих мест и начинают его бить. У того течёт из разбитого носа кровь, мать несёт и подаёт ему полотенце вытираться. И вскоре он умер. Невестка Зоя осталась вдовой, а дети наполовину сиротами. Но ещё какое-то время продолжали жить в доме Скарабеевых.

На вечёрки, или попрады (прясть пряжу – куделю), к ним в хату вместе с другими девушками и женщинами приходила некая Сусанна из Дребска – соседней ближайшей деревни. И невестки Зоя и Поля уговаривали Ивана, чтобы он женился на ней: мол, хорошая девушка эта Сусанна, тебе как раз она будет пара. И тот, может, поддавшись этим уговорам, женился. Вскоре Сусанна перешла к ним тоже жить. У них с Иваном родилась дочка потом. Но с самого начала стали замечать, что эта невестка как-то странно себя ведёт. Сначала думали, что она не может привыкнуть к другой семье, другой обстановке, скучает по родительскому дому. Её успокаивали как могли. Говорили: мол, ничего, привыкнешь, со многими девушками так бывает, когда выходят замуж и попадают в семью мужа. А потом привыкают и всё образуется. Но эти уговоры мало на неё действовали. Потом свекровь решила, что, может, эта Сусанна плохо себя чувствует в присутствии других невесток, может, у кого «глаз» такой «нехороший» и от этого ей нездоровится. Авось в их отсутствие ей станет лучше. Двух старших невесток решено было отделить. К тому времени и Поля уже была вдовой.

Болезнь у Бориса прогрессировала, не помогла и женитьба. Он уже и сам понимал, что жить ему осталось недолго. Когда Поля в его присутствии сокрушалась по этому поводу, он же сам её и успокаивал. Этак спокойно, даже по-философски рассуждал: «Смотри, – говорил, – я умру теперь. Кто-то другой – позже, кто-то ещё позже. Но всё равно умрут. Какая разница – раньше или позже. Всех такая участь ждёт, не я один. Поэтому не переживай, не плачь. Все там будем». Жили они эти годы с Полей, наверное, как и все: не лучше и не хуже. Борис, бывало, и поколачивал жену. Был несдержанным, вспыльчивым. Списывалось это всё на болезнь: мол, хворый человек, поэтому и вспыльчивый, раздражительный, несдержанный, волю рукам может дать иногда.

Вскоре от Скарабеевых ушла невестка Зоя, ушла и Поля с детьми. Поля ушла жить в Порохонскую улицу, где прошло её детство и юность.

А в доме Скарабеевых с невесткой Сусанной стало твориться что-то и вовсе неладное. Стало ясно: у неё психика не в порядке. Она не спала по ночам, чего-то пугалась, тревожилась. Вскакивала среди ночи с постели, бегала по хате, выскакивала на улицу. Это не давало покоя всем в доме. Было ещё страшнее, когда она ночью могла подняться тихонько с постели, подойти к кому-нибудь из спящих, встать и стоять над ним молча в тишине, как изваяние. Немудрено, что, проснувшись и увидев стоящую над собой женщину в полной тишине, можно было испугаться. Однажды Сусанна свекрови призналась, сказала так:

– Матко, сегодня я над тобой полночи простояла с ножом в руках.

– Да? А чего ты стояла?! – изумилась та.

– Не знаю, взяла нож и стояла над тобой, – был ответ невестки.

Дальше уже становилось опасно находиться с нею в одной хате. И её пришлось отправить к родителям в ту деревню, откуда взяли замуж. Она забрала своего ребёнка и ушла.

Почему у неё стала проявляться такая болезнь, никто не знал. Рассказывали, что ещё раньше её были просватали за одного парня. Уже и запоины сделали перед свадьбой (запоины, или заручины, – помолвка). Говорили так: «Её запили уже, а она возьми да и откажись выходить замуж за того парня». И её прокляли: «Чтоб ты после этого ни с кем не могла ужиться» (то есть если попытается когда-нибудь выйти замуж). И те, кто рассказывал, добавляли: мол, запоины – это очень важный обряд. Его ни в коем случае нельзя нарушать, иначе вон какие могут быть последствия.

Нам же теперь кажется, что дело вовсе не в важности обряда: эка невидаль – водки выпили да закусили, договорившись о будущей свадьбе. Нехорошо здесь, может, только то было, что невеста, на которую возлагали надежды, подвела. Во-первых, своего жениха, во-вторых, его родителей, да и своих, наверное, тоже. Ведь, пожалуй, и нравилась тому парню, раз собрался жениться на ней, а она возьми да и подведи в самый ответственный момент. Но к этому надо было просто отнестись философски: не зря же говорят, что ни делается, всё делается к лучшему, или нет худа без добра. Тому парню, как мы теперь понимаем, несказанно повезло. И, по большому счёту, ему следовало тогда не обижаться, не злиться на неё, а радоваться и благодарить Бога за произошедшее. Ведь мы знаем, что с нею впоследствии случилось в замужестве, а значит, ему удалось своевременно счастливо избежать подобного несчастья. И отказалась она выходить за него замуж вовсе не по вредности своего характера или желанию сделать назло, насолить ему и его родителям. А потому, мы теперь подозреваем, что у неё уже тогда начало проявляться это нездоровое состояние психики. Например, предстоящее замужество представилось в каком-то очень мрачном свете, и на неё внезапно напал ничем не объяснимый страх, тревога, боязнь чего-то. И она в конце концов заявила своим родителям, что за того парня замуж не пойдёт. На удивлённые расспросы родных твердила только одно:

– Нет-нет, не пойду и всё.

– Почему? – недоумевали те.

– Мне страшно, – отвечала она.

– А чего тебе страшно? – пытались понять родители.

– Не знаю. Страшно и всё, – отвечала девушка.

И в результате последовал отказ. Но прошло время, и она постепенно успокоилась. Наступила ремиссия болезни, говоря языком медиков. Родители после этого часто бранили её: дескать, за такого парня не пошла, отказала ему. Ох, и дура же! Ей теперь и самой было не совсем понятно: «И правда, – думала она, – чего это я так испугалась тогда была?» И даже сама себя корила теперь. И когда её просватали за Ивана Скарабеева, родители заявили: «Попробуй только теперь откажись! То и вовсе останешься вековухой, никто тебя никогда уже не возьмёт замуж». И она сама теперь была настроена решительно: «Ну, нет уж: теперь хоть и что, не испугаюсь», – думалось ей. И вышла она замуж за Ивана Монзака (Скарабеева), который на этот раз посватался к ней. И что впоследствии получилось, мы уже знаем. Болезнь, на время притаившаяся, однажды вновь дала о себе знать. И чем дальше, тем хуже становилось. В конце концов пришлось ей вернуться к своим родителям. Наверное, тогда так было заведено. Заболей она какой другой болезнью, отношение было бы, следует полагать, иное: наверное, сочувствовали бы, пытались бы лечить. Здесь же болезнь была иного рода. Хотя и в этом случае пытались что-то, наверное, предпринимать: и уговаривали, успокаивали, утешали, и остальных невесток решили отправить подальше в угоду больной. О том же, чтобы поместить её в психбольницу на лечение, почему-то не задумывались. И, видно, мать Варвара, как старшая в доме, приняла такое решение: расстаться с нею. «Может, у собственных родителей ей станет легче. Они лучше знают свою дочку и как с ней теперь обращаться», – думалось так, пожалуй, свекрови Варваре. И сын Иван согласился с матерью, особо, может, и не препятствуя.