Вдоль коридора были развешены шелкографические копии импрессионистов, из тех, что лучше оригиналов, хоть и в тысячу раз дешевле. Корбут быстро зашагал, пытаясь на ходу пристроить свалившуюся в сторону прядь и в то же время как бы переключить ритм, чтобы не получилось совсем уж полного позора. Силуэт вдруг исчез, как будто растворился в каком-нибудь Ренуаре. Наваждение, искушение, исчезновение, ну и, конечно, облегчение. Хорошо, что не догнал, а то бы еще получил в придачу разочарование. Вместо молодой красотки увидеть старуху с фарфоровыми зубами и с цветными линзами на зрачках! Молодые красотки на пароходах не путешествуют. Хорошо, что не догнал: избежал разочарования. Однако не избежал раскаяния, старый дурак! Все вокруг подсказывает тебе подумать о фальши своей жизни, а ты хитришь и делаешь вид, что все всерьез. Даже и раскаяние ты замотал до полной пустяковщины. Будоражишь флегматичную эндокринку, вот и все. В стыдном поту, привалившись к стенке между Дега и Ван Гогом, он вдруг почувствовал: вот оно, наконец, непритворное раскаяние!

На следующее утро стало проглядывать солнце. Пассажиры полетели по палубам в хлопающих плащах и несущихся шарфах. Ослепленные круговоротом ветра, три девицы неслись вприпрыжку в белых широченных свитерах; два юных близнеца, лет по четырнадцать, и одна повыше и постарше, волосы у всей троицы вздыбились вверх и трепетали, как факелы. Святослав Николаевич ахнул: та, что постарше, была не кем иным, как ночной Незнакомкой. Миг, и троица исчезла на трапах кормовых террас, спускавшихся к круглой палубе с бассейном. Снова ничего не произошло, однако все оставшееся плавание было уже окрашено очевидным присутствием Незнакомки.

Ну вот, собственно говоря, интродукция, худо-бедно, завершена, можно и начинать рассказ, хотя от него, похоже, не так уж много и осталось. Растекаясь пером по пароходному древу, мы нарушили, кажись, все правила рассказной композиции, но все-таки, по старинке рассчитывая на благосклонность читателя, вроде бы начинаем.

В тот вечер, когда кондитер в крахмальной трубе на продолговатой британской голове вкатил в «Мавританию» тележку с тортом для рекордсменки Дороти Вулф, произошло еще одно серьезное событие. Все головы вдруг откачнулись от цукатов и повернулись в одном направлении. По проходу шествовал Рик Рэпит под руку с ослепительной молодой красавицей. Святослав Николаевич поперхнулся кремовым кнехтом: в соседнее кресло свободно, изящно и даже с некоторым юмором в движениях усаживалась Незнакомка. Боги Гольфстрима, она была в мини-юбке, атласные ноги ея, переплетясь, что две нимфы, образовали почти лесбийский шедевр. У нее были широкие скулы, и Понт Евксинский стоял в глазах ея. Неужели из наших, нелепо подумал Святослав Николаевич. В эмиграции ему почему-то всегда казалось, что все красавицы должны быть, хоть отчасти, из России.

«Меня зовут Мэрилин», – сказала она, одаривая улыбкой весь стол одиноких путешественников.

«Вы не родственница?» – тут же сострил Слим-Джим, наливая ей шампанского.

«Почти, – засмеялась она. – Мэрилин Пуаро, с вашего разрешения».

«Значит, вы из рода Кристи?» – вдруг нашелся Святослав Николаевич.

«Вы угадали», – она улыбнулась теперь уже персонально ему, и обе ноги, как ему показалось, намекнули на возможность персональных отношений.

Впрочем, и Закари получил персональную улыбку, после того как сострил в свою очередь: «В таком случае, я инспектор Мегрэ из рода Сименонов».

За столом воцарилась приятная обстановка добродушного подшучивания. Путешественница Вулф поначалу ревновала своих мужчин к новой сотрапезнице, однако быстро растаяла и даже как бы взяла Мэрилин Пуаро под свою опеку. Именно она, в частности, выяснила, что девица не просто коптит небо своей красотою, но приносит пользу обществу, работая в области «пиар», то есть рекламы и продвижения. Кому, как не вам, милочка, быть специалисткой в этой сфере. Один только Рик Рэпит был на удивление молчалив и сдержан. Вместо того чтобы, по своему обыкновению, сунуть в карман галстук и загулять по буфету, он заказал себе кубинскую сигару чуть ли не в фут длиною, сунул ее в рот, но не зажег, и так сидел, как бы демонстрируя торчащим этим предметом высокий уровень своего тестостерона.

Святослав Николаевич между тем испытывал сущее блаженство, находясь в сфере новых человеческих отношений, характерных для развитых цивилизаций конца XX века. Вот вам благие результаты «политической корректности»! Красавица, обнажившая едва ли не до лобка свои ноги, не подвязавшая даже свои груди, но лишь подчеркнувшая их подрагивание невесомостью блузки, мягко светящая в полумраке романтизмом очей, воспринимается все-таки не как сексуальный объект, а как полноправный участник живого обмена мнениями на множество тем, от детективных романов к гастрономии, от путешествий к издательским делам, от «пиар» к новой волне китайского кинематографа. Вот вам благие результаты новой формулы человеческих отношений, над которой принято столь язвительно подшучивать в среде русских эмигрантов, думал Святослав Николаевич.

Тут вдруг Рик Рэпит перенес сигару изо рта в промежность двух пальцев, склонился к уху Корбута и зашептал в манере больших спортивных баров, которую мы тут попробуем передать более привычным для нас способом: «Торчишь на кадра, Профессор, признайся! Классный кадр, а?! Богачка! Мы с ней будем бизнес-партнерами, вот так Рик Рэпит делает дела! Деньги на бочку, кэш, кэш, кэш! Кадр только вчера прилетел, а уже сидит со мной как партнер!»

Святослав Николаевич удивился: «Позвольте, Рик, как она могла вчера прилететь, если мы уже трое суток в открытом океане?»

По лицу итальянца тенью чайки промелькнуло мгновенное замешательство. Очевидно, ему ни разу за время его суматошного путешествия не приходило в голову, что на «Елизавету» нельзя прилететь, пока она в Атлантике. Все-таки он нашелся: «На вертолете прилетела!» На верхней палубе действительно была вертолетная площадка, но откуда, Бога ради, мог на нее прилететь вертолет?

«Да откуда же, Бога ради?» – с прежним простодушием спросил наш генетик, как бы не решаясь допустить, что Рик Рэпит просто несет бессмысленный вздор.