Шрифт:
Суд удалился в 18:00. Снаружи здания отряд из 150 полицейских сдерживал огромную толпу и расчищал путь между выходом и ожидающим тюремным фургоном. Через пять минут Пробст в сопровождении шефа Рагглса вышел из здания и поспешил к повозке, в то время как толпа вновь осыпала его «оглушительными воплями, шипением, криками» и проклятьями, которые «возносились до самых небес» [114] .
14
Продолжая тщательно представлять доказательства против обвиняемого, окружной прокурор Манн начал третий день процесса с вызова свидетелей, которые общались с Пробстом в период между убийствами и его арестом: салунщиков Фредерика Штрауба и Кристиана Море, трактирщика Уильяма Лекфельдта и ювелира Чарльза Олльгира, который купил украденные часы и цепочку Кристофера Диринга. Хотя их показания не оставили сомнений в виновности Пробста, наибольшее эмоциональное впечатление на слушателей произвели два последних свидетеля обвинения [115] .
114
“Trial of Anton Probst,” 8.
115
Mann, Official Report, 54–57.
Первым из них была пожилая мать Элизабет Долан, которая опознала различные предметы, найденные у Пробста, – саквояж и бумажник, часы и цепочку, а также различные безделушки – как вещи ее дочери.
«Когда, – спросил Манн, – вы в последний раз видели свою дочь живой?»
«В семь часов утра в субботу, 7 апреля».
«Куда она направлялась?»
«К мистеру Дирингу».
«На каком транспорте?»
«На пароходе», – ответила мисс Долан.
«Из какого места?»
«Из Берлингтон-Сити, Нью-Джерси».
«Когда вы видели ее в следующий раз?» – спросил Манн.
«Больше я ее не видела, – ответила миссис Долан прерывающимся голосом, – пока не увидела ее в холодильном ящике» [116] .
Еще более впечатляющими были показания последнего свидетеля обвинения, 10-летнего Уильяма Диринга – «бедного маленького сироты Вилли», как его называли в прессе [117] . Крепкого пухлого паренька – «на вид фермерского мальчика» – пришлось поднимать на стул в свидетельской ложе, и он говорил таким «тихим, невнятным детским голосом», что его ответы пришлось повторять секретарю суда [118] .
116
Там же, 61.
117
Alexander, Dearing Tragedy, 43.
118
Anon., Life, Confession, Crimes, 76.
Отвечая на вопросы Манна, он объяснил, что покинул дом пасхальным утром, чтобы навестить деда «за Шуилкиллом», оставив отца, мать, четырех братьев и сестер, а также Корнелиуса Кэри, который также жил в доме.
«Кто-нибудь еще жил там?» – спросил Манн.
«Да, сэр, – ответил Вилли, указывая на заключенного на скамье подсудимых. – Этот человек».
Когда ему показали различные предметы, найденные у Пробста во время ареста – золотые часы и цепочку, два пистолета, табакерку, – мальчик без колебаний назвал их вещами своего отца. Он сохранил впечатляющее самообладание даже под перекрестным допросом Джона П. О'Нила, одного из двух адвокатов Пробста.
«Вилли, – начал О'Нил, – откуда ты знаешь, что это часы твоего отца?»
«Я часто приносил их ему», – ответил мальчик.
«Как часто ты держал их в руках?»
«Почти каждое утро».
«Ты уверен, что это те самые часы?»
«Да, сэр».
«Когда ты говоришь, что уверен, что это те самые часы, ты хочешь сказать, что это те самые часы, которые были у твоего отца, или что они похожи на них?»
«Да, сэр, – ответил Вилли. – Это те самые часы» [119] .
119
Mann, Official Report, 66.
Как только мальчик отошел от трибуны, окружной прокурор Манн встал и объявил, что обвинение закончило. Теперь защите предстояло вызвать своих свидетелей. Так полагало большинство присутствующих в зале суда. Поэтому для них стало неожиданностью, когда адвокат Пробста Джон А. Вулберт поднялся на ноги и объявил: «Да будет угодно вашей чести, у нас нет никаких показаний от имени заключенного. Мы прекращаем выступление от имени заключенного».
Затем последовали четыре заключительные речи, первую из которых дал помощник окружного прокурора Томас Брэдфорд Дуайт. Он начал с упреждающего опровержения ожидаемого аргумента защиты о том, что психическое состояние Пробста пострадало из-за его военного опыта – «его знакомства с потоками крови на войне».
«Я хочу опровергнуть эту идею, – заявил Дуайт, – и сказать, что эффект войны в целом, а тем более войны, недавно завершившейся в этой стране, заключается не в лишении человека сострадания и превращении его в дикаря. Жестокий от природы человек [120] , никак не пытающийся подавить в себе эти инстинкты, будет становиться все более кровожадным с каждой новой кровавой бойней, пережитой им. С другой стороны, человек с нормальными чувствами после каждой битвы будет все меньше желать причинять страдания другим и все больше заботиться о жизни и благополучии своих сотоварищей».
120
У людей нет инстинктов, и никто не рождается жестоким. У человека может быть повышен уровень тестостерона или могут быть травмы головного мозга, его неправильное внутриутробное развитие. Это все может повлиять на дальнейшее поведение. Но в большей степени влияние на поведение оказывает среда, в которой растет и развивается человек, его воспитание. Но психологический стресс, связанный с пережитыми военными действиями, действительно часто оказывает негативное влияние на человеческое поведение. – Прим. Алёны Ленковской.
Дуайт приступил к методичному обзору доказательств, указывающих на «сознательный, намеренный и умышленный» характер «ужасного» преступления Пробста. В витиеватых, трогающих сердце выражениях, дополненных цитатой из «Сельского кладбища» Томаса Грея, он описал ужасные последствия расправы.
«Дело сделано, господа. Мать уложили в этом тесном склепе вместе с младенцем, покоящемся, как при жизни, на ее груди. Грудь ее верного мужа и защитника больше не вздымается. Их друг рядом с ними спит сном, который не знает пробуждения. Радостная болтовня детей затихла навсегда, а одинокий паренек похоронен в сене, которое, возможно, собственными руками косил в летние дни. И ни в одном глазу больше не вспыхнет света, ничей голос больше не ответит на вопрос или приветствие.