– Чье имя есть Деви Джонс! – возопил Брезент, наливая даме, бывшей с ним рядом, полный череп вина и наполняя другой для себя.

– Низкий плут! – сказал председатель, обращая теперь свое внимание на достойного Хью, – Низкий и отвратительный отверженец! Мы сказали, что во внимание к тем правам, которые, даже в твоей грязной личности мы не чувствуем никакой склонности нарушать, мы снизошли до ответа на твои грубые и несвоевременные расспросы. Мы, тем не менее, в виду непрошеного и навязчивого вторжения на заседание нашего совета, почитаем нашею обязанностью наложить пеню на тебя и на твоего товарища, на каждого в размере трех штофов Черной Браги – каковые должны вы выпить в честь нашего королевства – единым духом – и коленопреклоненные – а засим вы свободны или продолжать вашу дорогу, или оставаться и быть допущенными к привилегиям нашего стола, согласно с вашим соответственным и личным благоусмотрением.

– Это было бы вещью крайней невозможности, – ответил длинноногий Снасти, которому важные манеры и достоинство Короля Чумы Первого видимо внушили некоторое чувство уважения, и который встал и оперся о стол, пока он говорил, – это было бы, с позволения вашего величества, вещью крайней невозможности нагрузить в мой трюм даже и четвертую часть той жидкости, которую ваше величество только что упомянуло. Ничего уже не говоря о том материале, что помещен был на борт в полдень в качестве балласта, и не упоминая о различных видах эля и крепких напитков, нагруженных сегодня вечером в различных портах, я в настоящее время взял полный груз «шипучего вещества», принятого и должным образом оплаченного под вывеской «Веселый Моряк». Да соизволит поэтому ваше величество быть столь добрым и принять добрую волю за деяние – ибо никоим и никаким образом не могу я и не хочу проглотить еще хоть одну каплю – менее же всего хоть каплю этой мерзкой грязной влаги, наполняющей подводную часть судна и вполне соответствующей зову «Черная Брага».

– Закрепи-ка глотку, – прервал его Брезент, не менее удивленный длительностью речи своего товарища, нежели самым свойством его отказа, – закрой-ка, моряк пресной воды – говорю тебе, Снасти, будет твоей болтовни. Мой кузов еще налегке, хоть у тебя, признаюсь, перевес на верхней части; а что до твоей доли в грузе, чего же там, – чем поднимать шквал, я лучше найду чулан для нагрузки у себя, но только…

– Такой прием, – вмешался председатель, – отнюдь не согласуется с термином пеня или приговор, каковой по природе своей непреложен, как мидийский закон, и не может быть ни изменен, ни отменен. Условия, нами на вас наложенные, должны быть выполнены буквально, и это без малейшего промедления, – в случае же несвершения их, мы постановляем что связанные шея и пятки вместе, вы должным образом будете потоплены, как бунтовщики, в той бочке октябрьского пива.

– Приговор! приговор! справедливый приговор, правый – великолепное постановление! – самое достойное, прямое и святое осуждение! – завопила вся Чумная фамилия. Король подъял свой лоб, сложив его в бесчисленные складки; подагрический господинчик сопел, как пара мехов; госпожа в саване повивала своим носом из стороны в сторону; джентльмен в бумажных кальсонах сжимал свои уши и подергивал ими; женщина в смертных пеленах глотала воздух, как умирающая рыба; а гробовой человек глядел оцепенело и катал свои глаза.

– Хи-хи-хи! – хихикал Брезент, не обращая внимания на всеобщее возбуждение, – Хи-хи-хи-хи! Я говорил, – сказал он, – я говорил, когда сей сударь Король Чума поднял свой трезвон, что три штофа или шесть штофов Черной Браги больше или меньше, это сущие пустяки для неподверженного течи морского судна, вроде меня, ежели оно не перегружено, – но, раз дело идет о том, чтобы пить за здоровье дьявола (с которого да снимет Бог проклятие), и чтобы на моих костях с мозгом ползать перед тем сквернорожим величеством, который, – что я знаю так же хорошо, как то, что я грешный человек, – есть не что иное, как Тим Херлигерли, суматошный комедиант, – это уже, пардон, дело будет совсем другого рода, и этого уже разуму моему никак не постичь и не уразуметь.

Ему не было даровано окончить свою речь в спокойствии. При имени «Тим Херлигерли суматошный» вся ассамблея повскакала со своих мест.

– Измена! – воскликнуло Его Величество Король Чума Первый.

– Измена! – сказал человечек с подагрой.

– Измена! – завизжала Эрцгерцогиня Троескок-Чума.

– Измена! – пробормотал господин с подвязанными челюстями.

– Измена! – прорычал гробовой человек.

– Измена! Измена! – прокричала Ее Величество Пасть; и, схватив злополучного Брезента за заднюю часть его брюк, меж тем как он только что начал наливать себе череп вина, она подняла его высоко на воздух, и без дальнейших церемоний предоставила ему упасть в огромный открытый бочонок его любимого эля. Поболтавшись несколько секунд вверх и вниз, как яблоко в чаше с грогом, он, наконец, совершенно исчез среди водоворота пены, которую, в уже шипучей жидкости, быстро создали его усилия высвободиться.

Не с кроткой покорностью, однако, узрел высокорослый моряк поражение своего товарища. Сошвырнув толчком Короля Чуму в открытый трап, доблестный Снасти с божбою захлопнул за ним дверь и шагнул к середине комнаты. Здесь, сорвав скелет, висевший над столом, он начал размахивать им вокруг себя с такою энергией и с таким проявлением доброй воли, что, в то время как в комнате умирали последние вспышки света, ему удалось выбить мозги из малого господина с подагрой. Ринувшись тогда со всею своею силой на фатальный бочонок, наполненный октябрьским пивом и Хью Брезентом, он покатил его во мгновение кувырком. Оттуда вырвался потоп жидкости такой яростный – такой порывистый – такой захватывающий – что вся комната была залита от стены до стены – загроможденный стол был опрокинут – гробы рушились – жбан с пуншем упал в очаг, а дамы впали в истерику. Нагромождения предметов, надлежащих до похорон, бились и барахтались кругом. Кружки, кувшины и сосуды с едкими жидкостями смешались в безразборной свалке, а бутылки, овитые ивовым прутом, отчаянно сталкивались с бутылями из толстого стекла. Человек ужасов был потоплен на месте, окоченелый господинчик дрейфовал в своем гробу – а победоносный Снасти, схватив за талию жирную даму в саване, ринулся с нею на улицу и направился по кратчайшей линии к «Легковольному», в сопровождении шедшего не на всех парусах грозного Хью Брезента, который раза три-четыре чихнул, тяжело дышал и пыхтел, влача за собою Эрцгерцогиню Троескок-Чуму.

Клянусь душою, я не могу припомнить, как, когда, ни даже где я впервые познакомился с леди Лигейей. Много лет прошло с тех пор, и память моя ослабела от перенесенных мною страданий. Или, быть может, я потому не могу теперь вспомнить этого, что характер моей возлюбленной, ее редкие познания, ее особенная и ясная красота, упоительное красноречие ее сладкозвучного голоса так упорно и нечувствительно закрадывались в мое сердце, что я сам того не замечал и не сознавал. Но, кажется, впервые я встретил ее и часто потом встречал в каком-то большом, старинном, ветшающем городе на Рейне. Она, конечно, говорила мне о своей семье. Древность ее происхождения не подлежит сомнению. Лигейя!