А собственного угла у них так и не было. Пока учились, мыкались по углам «общага» университета, а когда по окончании учебы устроились оба в телевизионный завод, в стране пошли эти перемены. Что интересно, деньги успели собрать на собственный угол. Скопили почти пятьдесят тысяч рублей – несколько квартир на них можно было купить, на те, деньги, в то время. Но не было возможностей, а очередь на получение квартиры была расстоянием луны. Да и, Горбач даже вначале своей перестройки наобещал, в каждой семье по квартире. Это потом Альб поняла, в злой шуткой люди говорили же, в Москве, по Горьковскому проспекту, своим он обеспечил квартирами, но не народ. А когда у них эти накопленные деньги пропали с Павловскими реформами, то им вовсе стало плохо.

«Так почему же,– говорила Альб возмущенно,– я должна страдать за этих неумных правителей. Ждать, что ли, когда рак заговорит человеческим языком?»

И она теперь уже, сознательно пошла поэтому, адову кругу, хотя, и не выгодному ей со всех сторон: морально, нравственно и физически – изменяла мужа, дочь. Теперь она была на плаву. Пусть даже таким способом. Плевать ей на других, что о ней люди скажут. Она знала одно только. Когда, ни будь, да, она выловит крупную рыбешку.

«Ну и к черту, что будут осуждать меня. Пропади оно пропадом. Не до нравственности, элементарно выжать бы в этом бедламе».

И, вот, однажды, Альб дождалась так – и своего часа. Такую рыбу она не могла упустить, приплывшую к ней прямо в руки.

Она же таксист, таксует – свежие новости иногда даже мешали ей нормально существовать. Альб, за это короткое время, научилась любить и свое плотское, с яркими губами лицо – и она, действительно, неплохо выглядела. Вот бы сейчас увидел ее муж, то, точно, он на нее заново влюбился. Она раздалась, седалище ее, вроде даже, как бы округлилась, даже не было, и это удивительно, дряблости. Ростом она нормальная – метр семьдесят – это ей хватало, чтобы ее не обзывали, как некоторым – жыбзиком. Таксисты, они ведь, прирожденные психологи. Сразу видели в человеке изъяна. А у Альб, после долгих процедур – сауна, тело окрепло. И даже, после отлучки от дочери, «сиски», у нее заново налились, округлились до третьего размера. Она потому бюстгальтер не любила носить – это, как она позже поняла, оттеняла ее прелесть. Поэтому, когда это возможно, летом, конечно, старалась, поверх тела красивую блузку только надеть, а грудь сегодняшнее – это была ее богатством. И сама она, подолгу разглядывая себя голой ванной, каждый раз, трогая их руками эти прелести, не могла досыта не нарадоваться. До того они были хороши. Было бы возможно, сама бы пососала их губами, как в интиме ухажеры теряли головы, когда держали, широко открытыми глазами, их в своих ладонях. Они, даже, удивлению самой Альб, не колыхались как студень, а были, как созревшие антоновские яблоки: торчащие. А животом, Альб никогда не мучилась. И даже, когда родила свою Зойку, после, живот, как у других, не отвисло со складками, а теперь после стольких процедур, Альб просто выглядела великолепно.

«Вот, что значит по утрам спорт», – говорила себе Альб и с головой окуналась в эту «серую нынешнюю жизнь», отбрасывая их в сторону и радуясь мимолетными своими успехами.

А тем более теперь, когда она случайно – и зачем это она поехала на свой бывший телевизионный завод в этот день?..

«Пес, наверное, попутал меня»,– говорила она себе потом, когда ей на дорогу вылетел этот мужичок, в костюме и в галстуке, при такой жаре на улице. Да еще, Альб сразу глазом таксиста, отвергла у мужика галстук. Он не шел к его лицу. Он был смуглый, ростом почти, как и она, а этот галстук на нём, нелепо висел на его груди. Видимо, он не был любителем носить, этот «неудобный» багаж: костюм и галстук.

– Вы все смотрите на мой галстук,– смеясь, говорит ей этот пассажир, который попросил ей, чтобы она его быстро домчала до «Белого дома» – республиканского правительства.

– Да, конечно. Галстук вам не к лицу – это правда.

А потом неожиданно, сама не ожидала такой наглости, добавила.

– Хотите, я вам помогу с подбором этого галстука. Правда. Не пожалеете потом.

– Хорошо,– соглашается он ей, смущенно. – После «Белого дома», я полностью буду вашим. Договорились?..

В конце еще представился:

– Меня зовут Вадимом. Я, так сказать, новый хозяин вашего телевизионного завода. Будете ждать?..

Альб, от такой неслыханной просьбы, просто вначале потеряла дара речи, но привычно, как всегда она делала, незаметно приспустила пуговку на блузке, чтобы апатичные груди ее ослепили, на этого упавшего «с неба» Вадима.

И осталась ждать, как и обещала.

Интересно было наблюдать за нею, когда она в ожидании этого Вадима, осталась сидеть за рулем своей машины. Первое, она торопливо привела порядок перед зеркальцем свою мордашку. Губы, накрашенные красно, стерла, подкрасила их заново под почти цвет лица, по краям затемнив чуть – с ума сойти, как она преобразилась. Волосы у нее белые, густые, заплетены, чтобы они не мешали при работе. Их она распеленала, распустила по покатым напряженным плечам, одернула блузку вниз к ногам, а юбку – джинсы она не любила, мешали они ей в работе, наоборот, чуть оголила налитые крепкие ноги. А сама она, как у тетивы стрела к выстрелу, уже готова была. Сама чувствовала, еще минута, лопнет от напряга, потому была готова сейчас на все.

«Сколько их можно, попусту кормить этих кобелей своим телом,– говорила она себе сейчас. – Хватит. С мужем ничего не получается. Этого я не упущу. Главное, не обманул, что придет».

Дальше, она знала, как убить его своими прелестями. Ученная, научена этой жизнью, в которой она пребывала, существуя, как полу раздавленный земляной червь, после дождя.

Но он, все не шел почему – то. Прошел час, в ожидании. Альб надо работать, крутить по городу баранку, а она все сидела, ждала, нервничая. Пятая, или уже шестая сигарета выкурена. Вот бы увидел ее сейчас, курящую муж, упал бы сразу в обморок перед машиной от удивления. А то, ведь, когда вместе жили в этой съемной двушке с мужем и дочерью, до увольнения завода, не знала, как упрекнуть его, чтобы он не курил в доме, а теперь, пожалуйста. Даже, пришла к выводу, что сигарета ее успокаивает в этой ее сложной дурашной жизни. И сигареты у нее появились дамские: длинные, тонкие, одно удовольствие пососать их в ожидании пассажиров, у стоянок торговых точек. Так как она в городе, почти одна была из «дам» таксист, то привилегии мужики – таксисты делали ей с удовольствием. Знали, Альб, когда нужно, сама любого выручит. И здесь ее, недалеко от «Белого дома», даже милиция была к ней снисходительней. Как же. Такая, такая, она, убивающей внешностью. Подмигни, любого может на «рога» поднять, если надо. И Альб об этом знала, и поэтому не очень боялась в таких местах мозолить свое отражение – обаяние. Но он, как-его-то имя, как бы, не забыть. Кажется, он ей представлялся Вадимом. Все не шел. Пошел уже второй час. Альб уже есть хочется, живот ее уже кричит: есть хочу.

«Да погоди ж ты!» – чуть не сказала она животу, забываясь, с кем она разговаривает.

И, вот, наконец. Выплыл он из «Белого дома». Такой далекий, маленький стоит на крыльце «Белого дома» от неё, в ожидании шага немедленной. «Ну чем не Наполеон?.. Господи!» Альб не сдержалась, выскочила из кабины машины, торопливо замахала бегущего к ней Вадима.

– Ты молодчага, Альбина. Сколько ждала. А я там сижу, нервничаю. Уедешь без меня. А глава, то есть, президент ваш того, толковый.

Не удержалась, Альб не сказать.