В первые дни сентября, когда тело трехлетнего сирийского мальчика Айлана Курди выбросило на пляж в Турции, реакция в Европе была практически единодушной. Как гласили заголовки нескольких газет, это был «позор Европы». Когда стало известно, что семья Курди хотела воссоединиться с родственниками в Канаде и уже получила отказ в выдаче визы, смерть Айлана Курди стала проблемой в Северной Америке. В Канаде была приостановлена часть предвыборных кампаний в связи с предстоящими в следующем месяце всеобщими выборами. Политические противники находившегося в то время у власти правительства Стивена Харпера сделали значительный капитал из предполагаемой неспособности Канады спасти жизнь трехлетнего ребенка. Правительство Харпера проиграло последующие выборы.

Это общее чувство вины и стыда охватило Европу и Северную Америку и отодвинуло на задний план все практические вопросы о том, что можно было сделать для семьи Курди или других семей, которые захотят прийти им на смену. Это чувство вины было настолько велико, что несколько важных фактов были полностью упущены. Не последнюю роль в этом сыграл тот факт, что семья Курди отправилась из безопасной страны — Турции. Отец решил покинуть эту страну, где у него была оплачиваемая работа, чтобы перевезти свою семью в Европу. Тело его маленького сына выбросило не на европейский, а на турецкий пляж. И хотя в Турции был траур по поводу этой трагедии, в средствах массовой информации не было ничего похожего на самоанализ и самообвинения, которым предаются западные политики и СМИ.

Хотя в арабском и мусульманском мире трагедия также не осталась без внимания, она не привела к таким политическим проблемам, какие возникли на Западе. Более того, трагедия высветила, по крайней мере, одно чрезвычайное различие не только между реакцией Европы и Ближнего Востока, но и между отношением к предоставлению убежища в Европе и на Ближнем Востоке. Хотя Ливан, Иордания и Турция приняли огромное количество беженцев от войн в соседних Сирии и Ираке и получили за это значительную финансовую поддержку от международного сообщества, отношение всего Ближнего Востока к подобным гуманитарным кризисам, не говоря уже о многочисленных дополнительных гуманитарных и экономических кризисах в Африке и на Дальнем Востоке, было совершенно противоположным отношению европейских правительств и СМИ. Если европейские страны приняли утопление трехлетнего ребенка на свою совесть, то арабский мир, откуда был родом мальчик, и мусульманская «умма» в целом остались поразительно невозмутимыми.

Например, шесть стран Персидского залива — Кувейт, Бахрейн, Катар, Объединенные Арабские Эмираты, Саудовская Аравия и Оман — к 2016 году предоставили убежище в общей сложности нулю сирийских беженцев. Их отношение к беженцам из Эритреи, Нигерии, Бангладеш и Пакистана не было даже таким щедрым. Всего за несколько месяцев до гибели Айлана Курди один кувейтский чиновник, Фахад аль-Шалами, объяснил в интервью телеканалу France 24, почему страны Персидского залива отказывают в убежище даже сирийским беженцам: «Кувейт и страны Персидского залива — дорогие и не подходят для беженцев», — объяснил он. Они подходят для рабочих. Транспорт стоит дорого. Стоимость жизни в Кувейте высока, в то время как стоимость жизни в Ливане или Турции, возможно, дешевле. Поэтому беженцам гораздо проще платить [за проживание]. В конце концов, вы не можете принять других людей, которые приехали из другой атмосферы, из другого места. Это люди, которые страдают от психологических проблем, от травм. Вы не можете просто поместить их в общества стран Персидского залива, объяснил он. [154]

Такое отношение неудивительно. Аль-Шалами просто пытался защитить свое общество от проблем, которые, по его мнению, оно унаследует, если в него въедет большое количество беженцев. Странно то, что по умолчанию Европа соглашается с тем, что страны Персидского залива и другие общества хрупки, в то время как Европа бесконечно податлива. Никто в Европе не обвиняет Турцию или Оман в смерти Айлана Курди. И хотя испанский премьер-министр Мариано Рахой заявил по поводу очередного затонувшего в Средиземном море судна с мигрантами, что Европа рискует «подорвать свой авторитет, если мы не сможем предотвратить эти трагические ситуации», мало кто утверждал, что на карту поставлен авторитет арабских или африканских стран. Действительно, только в сирийской части кризиса беженцев практически никто не обвинял страны, фактически вовлеченные в гражданскую войну, включая Иран, Саудовскую Аравию, Катар и Россию, в человеческих жертвах этого конфликта. Не было ни одного широкого европейского призыва к Ирану принять беженцев из этого конфликта, равно как и не было никакого давления, чтобы заставить Катар принять свою справедливую долю беженцев.

В основе такого провала лежит множество политических и стратегических предпосылок. Но есть и моральное самопоглощение, которое перекрывает все. И это моральное самопоглощение началось не с кризиса беженцев. Скорее, это одна из основополагающих тем всей современной Европы — уникальное, неизменное и, возможно, в конце концов фатальное чувство вины и одержимость ею.

В апреле 2015 года, после того как в Средиземном море затонуло очередное судно с мигрантами, шведский евродепутат Сесилия Вилькстрем активизировала свою кампанию за предоставление мигрантам «законных и безопасных» путей в Европу. По ее словам, если этого не сделать, то будущие поколения сравнят это с Холокостом. «Я думаю, что мои дети и внуки будут спрашивать, почему не было сделано больше, чтобы помочь людям, бегущим от Изиды, насилия в Эритрее или где бы то ни было, когда мы знали, что люди умирают тысячами. Люди зададут тот же вопрос, что и после войны: „Если вы знали, почему ничего не сделали?“ В Швеции мы позволили использовать наши железные дороги для перевозки евреев в нацистские лагеря смерти. Сегодня в мире больше беженцев, чем во время и после Второй мировой войны. Мир сейчас в огне, и мы должны с этим справиться». [155]

В Германии политикам не нужно было быть столь откровенными. Все слушающие немцы точно знают, что имела в виду Ангела Меркель во время своего громкого заявления от 31 августа 2015 года, когда на сайте она сказала: «Мир видит Германию как страну надежд и шансов. И это не всегда было так». Эта фраза нашла отклик в их сердцах и показалась им актуальной. В те критические дни в конце августа произошли протесты у центра для беженцев и поджог учреждения для мигрантов в восточногерманском городе Хайденау. Когда канцлер впоследствии появилась в городе, толпа ее освистала и закидала улюлюканьем. Другие немцы с ужасом наблюдали за этим и были готовы действовать, чтобы показать другую сторону своей страны. В первые дни сентября сотни тысяч людей пересекали границу с юга Европы через Сербию, Венгрию и Австрию и попадали в Германию. И когда канцлер открыла двери своей страны, эти соотечественники приняли вызов. На границах и на вокзалах Мюнхена и Франкфурта собрались толпы в сотни человек, чтобы поприветствовать прибывающих мигрантов.

Эти кадры обошли весь мир. Толпы немцев не просто предлагали мигрантам помощь по мере их прибытия, но и устраивали для них, что часто выглядело как приветственная вечеринка. Мигранты, преодолевшие как минимум один континент, выглядели ошеломленными, а зачастую и ликующими, когда входили в толпы немцев, аплодирующих и подбадривающих их со всех сторон. Приветственные комитеты размахивали воздушными шарами и транспарантами с лозунгами «Добро пожаловать» и «Мы любим беженцев». Когда поезда прибывали на станции, а мигранты выходили из них и проходили через толпу, некоторые местные жители свистели и давали им «пять». Цепочки волонтеров раздавали еду и подарки, в том числе сладости и плюшевых медведей для детей. Это было не просто проявление Willkommenskultur («культуры гостеприимства»), которую, по словам Германии, она любит исповедовать. Этих мигрантов не просто приветствовали. Их чествовали, как будто они были местной футбольной командой, вернувшейся с триумфом, или героями, вернувшимися с войны. Среди тех, кто принимал это приветствие, некоторые прониклись духом, поднимая руки или ударяя по воздуху, когда проходили через этот почетный караул.