Шрифт:
* * *
Привет. Ты как поживаешь?
Привет. Да, как и всегда, всё нормально. Очень много работы. А как у тебя, что ты вдруг ни с того ни с сего объявилась?
Я в последние дни стала вдруг сильно скучать. Как сажусь за компьютер, о тебе вспоминаю.
А я, кажется, начал от тебя отвыкать понемногу. А твой новый-то что? Как его африканские страсти?
Да не знаю я! Где-то он пропадает все время. На меня никакого внимания. Даже писать забывает. Мне кажется, что он, кроме меня, еще с кем-то… Ну, ты понимаешь. Возвращайся. Мне без тебя совсем плохо.
А твой новый на это как, по-твоему, отреагирует? Возьмет, да, в припадке ревности, отрежет мне голову. А потом до тебя доберется.
Забавно. Только клавиатура, сам знаешь, тупая. И вообще, да ну его нафиг, зануду! Завтра же напишу, что все кончено. Возвращайся, пожалуйста. Я котлеты тебе приготовлю и картошку пожарю…
3
* * *
Привет. Ты как поживаешь?
Привет. Пока жив-здоров. Всё нормально. А как у тебя?
Да, вроде бы, более-менее. Ты сегодня когда будешь дома? Я сильно хочу тебя видеть. Каждый день вспоминаю, как ты меня в ЗАГСе обнял!
Извини, очень много работы. Не знаю. Только не обижайся, пожалуйста. Обязательно скоро увидимся. Вечером напишу что бы ни было. И ты тоже пиши, непременно, не пропадай. Я, честное слово, скучаю!
Александр Крамер
Побег
1
В одном маленьком, неотличимом от великого множества захолустных собратьев своих, городишке жил в одно время доктор.
Был доктор не старый еще мужчина – годов сорока, нормального роста, приятной, интеллигентной внешности – в общем, самый обыкновенный. Приехал он в городок в ранней юности, сразу, как учебу закончил, да так и остался.
Характером мягкий, любезный, к пациентам, да и ко всем прочим людям, внимательный и спокойный, пришелся он местным жителям очень даже по вкусу. Врач из него неплохой со временем вышел, так что и в этом качестве он горожан даже более чем устраивал. Вот только хоть и жил доктор вроде бы у всех на виду, но в личной жизни вел себя как-то уж чересчур замкнуто и нелюдимо – за дамами местными не ухаживал, ни с кем из мужчин не приятельствовал, а уж дружбу не водил и подавно. Даже общество местной интеллигенции навещал крайне редко; тогда только, когда от приглашения уж совсем никак нельзя было отказаться.
В таком поведении не замечалось с его стороны ни малейшего неуважения, фанаберии или презрения к окружающим, потому местный люд к такой его манере держаться постепенно привык, и на отношении к доктору, как к человеку, это никак не сказывалось.
Тем не менее, хоть его в городишке заштатном все знали и уважали, находили местные жители, что он, как бы это помягче сказать, не в себе малость. А чтоб хоть каким-то образом поведение эксцентрическое для себя объяснить, строили всякие плоские провинциальные домыслы. Ну, там, например, про любовь несчастную, про друга предавшего… И дальше все в том же духе и роде. Но только доктор на домыслы эти никак совершенно не реагировал, и они потому долго на длинных языках не удерживались.
А поначалу, пока в диковинку доктору на новом месте все было, вроде бы ладно жизнь складывалась, нормально все выходило. Но только чем дальше шло время, тем все больше и больше захватывало его отчаяние. Потому что там, откуда доктор приехал, ничего ему в будущем не светило. Здесь же, как оказалось, не только будущего не существовало, но и прошлое постепенно куда-то без остатка из жизни повыветрилось. Так хотелось иногда кого-нибудь встретить. Кого-нибудь, с кем тыщу лет, например, с самой школы, не виделся. Чтоб обрадоваться ему, как родному, обняться, за несвязным вспоминальческим разговором просидеть долго-долго… Невозможно! Остава- лось навсегда и во всем одно только косное, мерзкое, осточертевшее настоящее. Была в этом какая-то отвратительная окончательность и бесповоротность. Просто дико, неизменимо все складывалось, и чем дальше, тем хуже.
Из-за всех этих мыслей и настроений он сам все больше и больше в беспросветный вакуум погружался, а в глазах местного люда превращался постепенно в нелепого провинциального чудака – полезного и безобидного.
2
Однажды у него уже был дикий срыв, когда бросил он все к чертовой матери, сел внезапно, как был, в случайный скорый состав и… Через два часа ссадили его контролеры, оштрафовали, ночь продержа- ли в кутузке… и назад он, без документов и денег, целые сутки тащил- ся. Называется, сбил оскомину!
Доктор тогда первый раз в своей жизни напился. В одиночку. До потери сознания. Больше воля и собранность никогда его не подводили, не отказывали.
Он задолго еще вдруг отчетливо стал понимать, что снова доходит до ручки. Тогда ринулся доктор в ближайшие выходные на толкучку, купил подержанный велосипед, набрал концентратов полный рюкзак, взвалил его на спину, чтоб ни единого человека – ненароком даже – не встретить, выехал сразу, как только звезды зажглись, и помчал во весь дух – нигде, ни за чем ни на секунду не останавливаясь. Прервал свой путь первый раз, когда солнце серебристый туман утренний позолоти- ло, возле леса, где можно было спокойно поесть-попить и отоспаться. Он спустился в ложбину, разжег большущий костер, наскоро перекусил и потом долго-долго на жар пунцовый смотрел и могучий гул огня слушал. А наслушавшись и насмотревшись, как мертвый уснул; проспал весь остаток дня и всю краткую летнюю ночь, а с рассветом снова в путь-дорогу отправился.