Фалькенхайн и вправду устроил насос, чтобы выкачивать кровь из армий. Но насос этот оказался таким большим, что выкачал жизнь из трех четвертей миллиона людей. Он просто выкачивал кровь – и кровью сочился.

Жертвой фалькенхайновой кровокачки стал и уже упомянутый Франц Марк. Марк был немцем и, по стратегии Фалькенхайна, в числе жертв не планировался. Еще Марк был художником и одним из основателей известного художественного объединения Der Blaue Reiter («Синий всадник»). В тот или иной момент членами или друзьями Der Blaue Reiter были такие знаменитые художники, как Кандинский, Август Макке и Пауль Клее. Августа Макке тоже убили в боях Первой мировой. Его убили 26 сентября 1914 года, почти на два года раньше, чем Франца Марка. Гибель Макке стала для Франца Марка тяжким ударом. 23 октября того же 1914-го Марк писал Марии из городка под названием Ажевиль, что в департаменте Мёрт и Мозель на северо-востоке Франции. «Гибель Августа – ужас для меня, – писал Марк, – как мне преодолеть ее изнутри и какую занять позицию относительно нее – последнее вполне буквально; голый факт не укладывается у меня в голове».

Смерть людей вроде Августа Макке и Франца Марка напоминает нам об одном обстоятельстве – если задуматься, вполне очевидном. Солдаты, погибшие в сражениях в Первую мировую, были не только солдатами, но еще и обычными, рядовыми жителями Германии, Франции, Англии, Америки и разных других стран. В большинстве своем – молодыми. Положение этих молодых людей в обществе было самым что ни на есть разным. Одни из рабочего класса, другие – из аристократии. Все подряд. Некоторые из тех, кто погиб под Верденом, были как Франц Марк – художники и интеллектуалы. Такая вот простая истина битвы при Вердене: в ту кровокачку засунули массу людей – самых что ни на есть разных. Кровокачке Вердена скормили широчайший срез мужского населения Германии и Франции.

Следует, разумеется, полагать, что люди вроде Августа Макке, Франца Марка и еще люди вроде Эриха фон Фалькенхайна не то чтобы очень хотели погибнуть в сражениях Первой мировой. «Давайте прямо сейчас все пойдем и умрем», – никто такого не говорил. Ну, то есть из головы трудно выкинуть мысль, что как-то, каким-то причудливым образом, люди действительно имели это в виду – «давайте прямо сейчас все пойдем умирать». Но никто такого не говорил. И еще, как мы знаем от Франца Марка, когда реально умирали конкретные люди, которых он знал лично, вроде Августа Макке, – для его системы координат это было шоком, к такому он был не готов. У него не было инструмента, чтобы подступиться к этой новой действительности – когда столь яркая личность может внезапно погибнуть в самом расцвете лет. Из писем Франца Марка мы знаем, что он надеялся пережить войну и, в частности, надеялся пережить Верден. У нас даже есть письмо (выше была цитата из него), которое Франц Марк написал жене в последний день жизни. Это письмо надежды – его автор рассчитывает, что выйдет из горнила войны живым. Справедливо также предположить, что Франц Марк был не очень-то без ума от составляющих суть войны убийств и смертей, – на поверхности, во всяком случае, этого нет.

Спустя пару дней после письма от 23 октября 1914 года Франц Марк отправляет Марии еще одно. Заканчивается оно так: «Чувствую себя хорошо, но мне очень грустно. Не могу смириться с гибелью Августа. Сколько же мы все потеряли – это подобно убийству; не могу принять солдатскую трактовку „смерти от вражьей руки на благо страны“, хотя вообще к ней привык. Ужасно страдаю от этого».

Некую форму такого страдания наверняка испытывал и Эрих фон Фалькенхайн. Вряд ли убийства и смерти приносили ему какое-то удовольствие. Его замысел устроить под Верденом ту кровокачку, сколь бы жуткой и образной эта метафора ни была, – это вовсе не замысел убивать просто ради убийства. Фалькенхайн, конечно, воображал, будто его кровокачка – это механизм, который поможет закончить войну. Назначением его кровокачки было, видимо, измотать французскую армию до того состояния, что французы, как говорится, просто бы выкинули белый флаг. Французский народ был бы сыт всем этим по горло. Политики добивались бы прекращения огня и предлагали бы какие-то условия мира. Может, французы сходу признали бы поражение. Или французские солдаты взбунтовались бы и сложили оружие, увидев, сколько их боевых товарищей истекли кровью под Верденом. В воображении Эриха фон Фалькенхайна все эти варианты исхода, как следует полагать, отнюдь не были невозможными. В своих мемуарах, о которых мне только рассказывали, а сам я их не читал, и в позднейших трактатах про Первую мировую и, в частности, про Верден, которых я не читал тоже, Фалькенхайн делает множество заявлений в таком духе.

В августе 1916 года Вильгельм II освободил Фалькенхайна от обязанностей командующего немецкой армией – по большей части из-за битвы при Вердене, которая считалась его неудачей. Тот сразу или почти что сразу взялся за писанину. Как и большинство военных, он писал, чтобы объясниться и оправдаться. Писал, чтобы обосновать свои поступки для анналов истории. В 1922-м Эриха фон Фалькенхайна не стало. В текстах, написанных примерно за пятилетний период между смещением с поста и кончиной, он пытался объяснить, что целью его ужасающей стратегии при Вердене было вообще-то окончить войну поскорее. Верденская кровокачка, с точки зрения Фалькенхайна, перекачивала вдобавок и милосердие. Вся эта машина для убийств была задумана лишь затем, чтобы прекратить убийства.

В стратегии Фалькенхайна, которую тот применил под Верденом, и вправду была ясная логика. Насколько эта стратегия была дальновидной и какими тактическими мерами воплощалась в жизнь – про это можно вести изощренные дебаты (их уже много вели и ведут поныне). Рассуждать про эти дебаты я не хочу, да и не слишком-то мне они интересны.

Сам я, опять-таки, задаюсь вопросом: не было ли у Фалькенхайна и другой части – части, запрятанной глубоко в нем самом и причастной тем силам, которых он в полной мере мог никогда не осознавать, – силам, которых никто из нас не может осознавать в полной мере – которые натолкнули его на мысль создать кровокачку, и при этом он знал (назовем это знание бессознательным), что этот его насос будет погибелью мира, что это, так сказать, будет воплощенная смерть, и что смерть эта скосит под корень француза и немца, коровку, букашку, травинку – короче, выкосит саму жизнь.

Один военный стратег, которого мне довелось знавать, однажды заметил, что я столько читал и думал про Первую мировую и, в частности, про Верден, что стал «неуравновешенным», – так он выразился. «Далековато вы забрели от области своих компетенций», – так он мне заявил. Усугубляя ситуацию, я поведал своему военно-стратегическому приятелю, что впервые размышления о Первой мировой посетили меня, когда я увидел картину с изображением всего сущего. Так вышло, что нарисовал эту картину Франц Марк. Нарисовал он ее в 1913-м, за год до начала Первой мировой. «Судьба животных» – под таким названием известна эта картина.

На первый взгляд эта картина – произведение раннего европейского абстракционизма. Ее вдоль и поперек простреливают росчерки цветных линий. В самом деле, полотно – настоящая выжимка из всяких там авангардных направлений в искусстве, которые щедро плодились тогда в Европе. В живописи Марка есть следы музыкально-лирических абстракций Кандинского. Еще можно разглядеть более резкую абстракцию Робера и Сони Делоне и, так сказать, холодность кубофутуризма. Очевидно влияние русского конструктивизма, протосупрематизма, итальянского футуризма. Все эти «-измы» европейской живописи начала XX века на картине Марка тут как тут.