– Веди, – Элизабет взяла меня под руку.

Знаю-знаю, мы шли в квартиру моего богатого папы, которую я хотел держать ото всех в тайне, чтобы снова попытаться сделать то, что у меня уже не получилось, и в процессе, возможно, причинить ещё больший ущерб вдобавок к вчерашней сломанной микроволновке. Но идти по улицу под руку с Элизабет было чудесно. Словно мы были на старомодном свидании. От неё пахло чем-то цветочным, и этот запах перебивал обычную бомжовую вонь города.

И люди смотрели на меня иначе. Точнее, в первую очередь они смотрели на Элизабет – как её можно не заметить? Но увидев её, они и на меня они смотрели иначе. Это был такой взгляд, мол: «Ого, у этого парня, должно быть, есть скрытые достоинства, раз такая изумительная девушка по доброй воле идёт с ним». От этого я чувствовал себя чуточку лучше, даже если парень, который подмигнул мне, не знал, что Элизабет движет лишь желание уничтожить опасный сотовый телефон.

– В общем, тут такое дело, – сказал я, когда мы свернули к парку. – Квартира моего папы… особенная.

– Он художник или что? – Элизабет подняла светлую бровь.

– Не совсем.

– У него другая жена? – она остановилась. – Если у тебя злая мачеха, в этом нет ничего такого.

– Нет, никакой мачехи. – Я знаю, что произвожу впечатление ненормального, так стесняясь того, что у меня супербогатый папа. Но дело вот в чём: то, что Элизабет держала меня за руку только из-за телефона, способного уничтожить мир, было уже достаточно плохо. Но куда как хуже было бы, держи она меня за руку только потому, что мой папа играет в гольф с бывшими президентами. Я могу смириться с тем, что я ботаник, у которого есть один-единственный друг – и нравлюсь я ему только потому, что мы так давно знакомы, что он никак не сообразит, что парни вроде него не должны общаться с такими, как я. Лучше вовсе без друзей с кучей фальшивых приятелей, только притворяющихся, что я им нравлюсь, ради денег. Лучше вовсе без девушки.

– Тогда в чём дело? – спросила Элизабет несколько неловких мгновений спустя. – Он живёт на пособие?

Она повернула было к входу в метро, но я потянул её обратно на Сентрал-парк Вест.

– Мой папа живет в пентхаусе. За один деловой обед он может заработать больше денег, чем многие зарабатывают за год. Его консьерж может достать мне всё, что угодно, и он платит мне за то, что я присматриваю за его пустой квартирой. Когда мы не смогли сломать телефон, я спрятал его в секретном сейфе, где папа хранит кучу налички на случай, если мне понадобятся деньги, а он уехал из страны.

Элизабет затормозила так резко, словно её ноги приклеились к тротуару.

– Ты шутишь.

– Не-а, – я уставился на собственные ботинки. Я не мог смотреть в её недоумённо моргающие сверкающие глаза.

– Но ты живёшь с мамой в доме без лифта.

– Ага, – сказал я. И почему это звучит так жалко?

– Ты ходишь в обычную школу. В посредственную государственную школу.

– Ага.

– Ты мог учиться в частной школе в Скарсдейле. Да ты мог бы учиться в колледже Лиги Плюща, учитывая, какой ты умный.

– Мама хотела, чтобы я ходил в её школу. – Я перевёл взгляд на Элизабет, чувствуя себя немного оскорблённым. – Она не хотела, чтобы я превратился в неблагодарную свинью, которая не способна ценить то, что имеет. Я поступлю в Лигу Плюща, когда выпущусь из школы. Такой был уговор – мама выбрала старшую школу, а папа выберет колледж.

Элизабет сузила глаза.

– Уговор? А ты что можешь выбрать?

Я открыл рот, чтобы сказать, что могу самостоятельно выбирать множество вещей в жизни, но это было бы неправдой. Я был так счастлив, что родители перестали орать друг на друга в суде, что просто согласился со всем, что они предложили. Я годами соглашался со всем, только чтобы не усугублять конфликт.

– Я могу выбрать, на кого я буду учиться, – смущённо ответил я.

– Что ж. После того, как мы уничтожим телефон, может, мы сможем поискать информацию о государственных университетах. Кто знает? – она снова взяла меня под руку. – Ты уже спалил театр, может, в тебе не совсем угас бунтарский дух.

– Со школой это вышло случайно, – пробормотал я.

Теперь Элизабет держала мою руку ближе к себе и уже не так неловко.

– Я знаю. Но ты вывел всех наружу, что было довольно круто.

– Спасибо?

– Пожалуйста, – улыбнулась Элизабет, покачав головой.

Мы уже подошли к папиному дому. Фасад был отделан мрамором, а козырёк тянулся через весь тротуар до проезжей части, чтобы можно было выйти из машины, не промокнув под дождём.

– Ого, – пробормотала Элизабет. Мы быстрым шагом прошли мимо швейцара.

– Доброе утро, мистер Адамс, – начал он, как всегда.

Жизнь в Манхэттене обладает одним свойством. Ты вроде как знаешь, что у некоторых людей денег полным-полно. Ты видишь лимузины и шубы. Ты проходишь мимо бутиков Тиффани и Картье и прочих суперроскошных магазинов. Но пока ты не окажешься в помпезном здании, где живут все эти богатые люди, ты даже не думаешь, что у них есть спальни и туалеты. Например, мой папа жил здесь, но мне до сих пор от всего этого не по себе. У нормальных людей не должно быть мраморных полов.

– Привет, Дрейк, – сказал я, подходя к стойке. С секунду он смотрел на меня так, словно не мог понять, кто я. Глаза у него покраснели, лицо осунулось и посерело. И того хуже – на рубашке спереди была складка. Знаю, звучит это странно, но даже одна-единственная складка – это очень странно для такого парня, как Дрейк.

– Ты в порядке? – спросил я. Когда он в последний раз брал выходной? У него вообще бывают выходные? Он хотя бы спит?

– Всё хорошо, мистер Адамс, – немного неразборчиво ответил Дрейк. Похожим голосом разговаривал мистер Клейнс, мой старый учитель химии. А потом его уволили за то, что он наливал в свою бутылочку водку вместо воды. – Я вижу, вы снова вернулись, – его взгляд медленно переместился на Элизабет. – С новой подругой. Мистер Родес плохо себя чувствует?