На следующий день Анык шел пьяный из гостей и у самого своего порога упал, а встать уже не смог. Замерз.

Отец ничего не сказал тогда, хоть и пришел с прощания чернее весенней земли, а Тхока, как узнала о смерти Аныка, схватила Джалар за косу, потащила в баню, заставила натопить так, что щеки ломило, и драила Джалар, и веником била, и выла, и песни пела, и шептала что-то, но Джалар уже не понимала что. Она плыла в горячем сне между древесных стволов, плыла прямо в руки Нави, что стояла на опушке рядом с двумя оленихами, но принимать ее не хотела, и стоило Джалар подойти, как ее отталкивали сильные руки.

Когда она очнулась, отец подвел ее к стогу сена, сказал:

– Перетаскаешь вдоль оленьей тропы, что на пятом перекате начинается. И чтобы ни слова от тебя не слышал, пока весь стог олени не съедят.

В тот же день Джалар набила мешок сеном, приладила его на спину, надела лыжи и пошла к Олонге.

Все знают, как хотел Тэмулгэн, лучший охотник Края, дочь. У него было трое сыновей, но они уехали, разлетелись по большим городам, чужим народам. Кто учился, кто женился, кто работал. Никого не осталось в родном Краю. И не дождешься, когда приедут. Пятеро внуков у него, а он так редко видит их, что путается в именах и возрастах. Как-то неправильно растил он сыновей. У соседей вон дети на месте, все при деле, а его Севруджи, хороший мальчик… Приезжали важные люди, сказали «очень умный, надо учиться». И забрали их первенца. Тэмулгэн не хотел, ругался. Что делать человеку из Края в большом мире? Но Тхока уговорила. Все мечтала, что он станет ученым, как дед, и вернется в Край. Но Севруджи не вернулся и остальных за собой переманил. Сначала они приезжали, проведывали, но давно уже никто не бывал у них, и письма пишут так редко, и идут эти письма так долго, что с тоски подохнешь, пока дождешься. Тхока с Такун плачут, думают, что-то случилось, но он-то понимает: неблагодарные мальчишки, разлетелись – и дела им нет до отчего дома, до бабки с матерью.

И когда не старая еще Такун родила ему дочь, он возблагодарил небо и землю. Он назвал ее Джалар – «соль земли», «основа», «опора». Имя это никому не нравилось, казалось чужим, странным, хотя на самом деле было исконно здешним, просто очень древним, забытым. Соседи недоумевали, хмурились, но Тхока кивнула, довольная, и сказала:

– Это имя всегда будет ей защитой, как сама земля под ногами.

Такун согласилась. Она была счастлива, что родила не еще одного сына, а долгожданную дочь. Потому что, как бы ни любила она своих мальчиков, Тэмулгэн знал, что жена мечтала о дочери. Куда денется дочь? Никуда. Будет им на старость утешение и подмога. До старости еще далеко, ну да и Джалар еще маленькая, бестолковая. Носится по лесам, разговаривает с Олонгой, да вот еще чует он в дочери неведомую ему силу, страшную, неукротимую. Тэмулгэн погладил амулет на шее, вспомнив беднягу Аныка. Страшно, страшно думать об этом!

Но еще страшнее вспоминать, как они сами чуть не потеряли Джалар. Давно. Лет шесть уже прошло, не меньше. Сколько ей было тогда? Наверное, девять. Да, точно, летом Джалар исполнилось девять, а зимой это все и случилось. Он вместе с дочерью пошел на старое пастбище. И зачем он вообще поехал туда? Что он там забыл? Сейчас и не вспомнить.

Они уже возвращались, короткий зимний день тихонько клонился к вечеру, но солнце было еще веселое, и Тэмулгэн не сильно оглядывался на дочь, тем более что лыжня накатана. Перед поворотом на пятый перекат Олонги он долго ждал ее, успел замерзнуть лицом и пальцами ног. Даже крикнул:

– Джалар!

Она ответила, и он понял, что она еще далековато, но все равно поехал дальше. Даже подумал, что хорошая наука будет девчонке, пусть не отстает от отца в лесу. Опять, поди, засмотрелась на белок или с деревьями разговаривала, выведывала их зимние сны. У самой деревни остановился опять, ждал, сердился, кричал. Но лес молчал, укрытый снегом и морозом. Тэмулгэн в растерянности вытер вспотевший вдруг лоб. Быстро доехал до дома.

– Джалар где? – спросила Такун, а Тхока подняла на него темные глаза.

– Едет, где ей быть. Отстала, поди, опять на белку засмотрелась, – проворчал Тэмулгэн, но сердце уже заворочалось беспокойно.

– Что ж ты не подождал? – ахнула Такун, но он сверкнул глазами, и она замолчала.

Но кто эту чертову бабу переупрямит? Молча шубу накинула, платок повязала и вышла из избы. Тэмулгэн выругался и, переодевшись в сухое и теплое, побежал следом.

Они искали ее вдвоем и всей деревней, искали до самого заката, оранжевого, спелого, и искали еще полночи, пока были силы. Тхока готовила булсу и чукурун – кормить тех, кто приходил из леса и качал головой на ее немой вопрос; они извели четверть запасов на зиму. Джалар не нашли даже к утру. Тэмулгэн рвал на себе волосы и выл на бледную утреннюю луну, как волк. Такун превратилась в камень. И только Тхока твердила:

– Вернется, вернется моя рысечка, вот увидите, вернется!

Люди отводили глаза.

Но Тхока оказалась права, и к исходу второго дня Джалар вышла на холм, что над деревней. Ее увидела Кинка, соседка, и завизжала. Тэмулгэн до сих пор помнит, как оборвалось его сердце от этого визга, как расталкивал он столпившихся соседей, как взбежал на холм, как подхватил рухнувшую ему в руки дочь и понес ее, тяжелую в промерзлой задубевшей шубе, и как все расступались и смотрели на них. Будто чудо невозможно просто как чудо, как что-то хорошее и от Яви, будто чудо, спасение – всегда дело рук Нави! Ему было наплевать, что они думают. Все, что он хотел, – чтобы Джалар была здорова, чтобы была прежней: ласковой и веселой. Чтобы Навь не подкинула ему в облике дочери подменыша – каменного ребенка лесных духов. Джалар парили в бане, мазали барсучьим жиром, отогревали булсой. Она была уставшей, но прежней. Только, может быть, чуть тише стала, чуть задумчивее. И вот наконец Тхока спросила:

– Как же тебе удалось это, рысечка моя?

Джалар тогда улыбнулась, Тэмулгэн помнит. Она улыбнулась и сказала:

– Я заблудилась. Там лыжня вильнула, и я почему-то свернула. Я не сразу поняла, что не туда еду. А потом вдруг вечер…

Она замолчала. Пережитый страх стоял в этом молчании.

Она ехала и ехала вперед, все не решаясь крикнуть отца. Он рассердится, это точно. Он не любит, когда она маленькая, когда она слабая. Он говорит, что слабым тут не выжить, в этих лесах. Лес всегда был ее другом. Но Навь… Навь никому не друг. А ночь – время Нави. Джалар поняла, что не видит, куда едет, слишком поздно. Она остановилась и крикнула. И услышала такую тишину в ответ, что сразу оглохла. Это с ней бывало и раньше – внезапная глухота, она никому про это не говорила. Знала, что слух вернется через какое-то время, стало быть, и тревожить родных нет смысла. Джалар оглянулась – лыжня смыкалась в точку у стены леса. Ничего знакомого, никаких примет, которые рассказали бы, куда ехать.