Я свел бы всю проблему аскетизма к следующей простой формуле: пусть человек сосредоточит свои усилия на том, чего он больше всего желает, и ограничит или преобразует несовместимые желания. То, чего человек больше всего желает, может меняться с ростом в сторону зрелости. Тогда одним из значений этой формулировки будет - прекратить движение в направлении прежнего желания, когда его место занимает новое и более сильное желание. Конечно, нужно проводить различие между постоянным новым желанием и временным проникновением какого-то низшего желания. Правило это следует применять лишь как указано в предыдущем примере. Если постоянно следовать этому пути, он, в конце концов, приведет данного индивидуума к высшему благу, и рано или поздно это будет означать Пробужденное Сознание. Преимущество этой формы дисциплины заключается в том, что главный акцент делается на приобретении позитивной ценности, а не на негативном и препятствующем качестве. Это делает жизнь счастливее, что, в свою очередь, вызывает больше сил, а значит - успех приходит скорее, по крайней мере - как правило. Конечно, такая стратегия вполне может заключать в себе одну или больше радикальных перемен в жизни. Так, человек начинает свою зрелую жизнь с желанием достигнуть успеха в бизнесе, но после того, как он частично преуспел в этом, может оказаться, что на место этого желания пришло какое-то иное, большее. В таком случае он может отказаться от большого успеха в бизнесе, оставшись удовлетворенным лишь умеренным достижением в этой области, и направить основной фокус своей энергии в другую сторону. И хотя это повлечет за собой меньше успеха в этой узкой области, вся жизнь индивидуума будет успешнее в более широком смысле. Такой человек избежал бы трагедии столь многих бизнесменов в отставке, которые, оставив свое дело, оказываются совершенно беспомощными в бессмысленной и пустой жизни. С точки зрения Пробужденного Сознания вся жизнь здесь внизу имеет ценность лишь в смысле воспитания для Высшей Жизни, и решение относительно того, что составляет успех в субъектно-объектной сфере, принимается на совершенно ином основании, чем обычный мирской стандарт. Все здесь внизу есть инструмент, и только инструмент. Так, жизнь, заключающая в себе много, но частных успехов в субъектно-объектной сфере, может поистине дать больше прогресса в направлении Пробуждения, чем жизнь, чрезвычайно успешная в одной ограниченной области. С Высшей точки зрения эту низшую жизнь можно рассматривать так, как смотрит учитель музыки на своего ученика. Хотя учитель и содержит в уме некий совершенный образец, но на занятиях время почти всецело уделяется фрагментам, таким как: техническая передача фразы, отыскание качества звука и т. п. Наша жизнь здесь и есть такая музыкальная школа, и только так. Концертный же этап - это Космическое Сознание.

Когда человек пробудился к Высшему Сознанию, он может принять решение, которое требует высшей аскетической практики. Он знает окончательное превосходство Высшей Жизни в любом смысле, и если бы он считался только с собой, он, естественно, предпочел бы исключительно эту Высшую Жизнь. Но, считаясь с нуждами других, он может отказаться от этого и принять жизнь в миру, хотя в то же время это будет жизнь Не от мира сего. Согласно одной стороне своей работы он сможет довольно свободно вращаться в сфере ощущений, чувств и т. д., и может показаться поверхностному наблюдателю даже потворствующим своим желаниям, хотя он все время будет осуществлять аскетизм в самом суровом смысле уже тем, что живет подобным образом. Для него больше не стоит вопрос противления плотским искушениям, ибо Знание Высшей Радости вообще развенчало все это в прах. Он просто терпит то, что плотский человек воображает наслаждением.

С моей теперешней точки зрения вся проблема аскетизма кажется мне лишь проблемой разумного решения и мудрости. Она совершенно не связана с чем-то эмоционально неприятным, что обычно соединяют с нею. Это просто здравый смысл - выбрать большую ценность при любом конфликте ценностей. Зачем же считать это поводом к серьезным эмоциональным переживаниям?

76. БЕДНОСТЬ И ПОСЛУШАНИЕ

2 октября

Когда я читаю описания монастырских предписаний, мне все чаще кажется, что в таком образе жизни больше несоответствия, чем превосходства. Несомненно, что для некоторых особых натур наилучшие результаты достигаются в условиях монашеской жизни, а не в суматохе мирского существования. Так, ученый, в общем, может работать более эффективно, используя преимущества монашеской изоляции. Монастыри в мрачную эпоху средневековья были прибежищем образования. Ныне такую службу весьма полно осуществляют университеты, сохраняя в то же время некоторые из более важных достоинств монастырской жизни. Одним из достоинств монастыря в этом Высшем смысле является требование, чтобы объединившиеся члены общины отличались высшими духовными или интеллектуальными способностями. Кроме того, это должны быть люди соответствующего характера, не нуждающиеся в толчках мирской жизни для того, чтобы вывести их из состояния лености. Одним словом, это должны быть люди, способные передать человечеству Высшие Ценности, которые нельзя или невозможно в достаточной степени обрести среди мирских ощущений. Но в целом монастыри скорее служили местом приюта для слабых, чем университетами для воспитания особых качеств. Именно это более широкое использование монастырей я считаю несоответствующим первоначальной идее.

Обеты бедности и послушания весьма распространены в монашестве, и рациональную основу этих дисциплин легко понять. Основная идея монашества состоит в том воспитании, которое привело бы к полной отдаче своей личной воли, так чтобы в индивидуальном человеке не осталось места ни для чего иного, кроме Божественного Сознания. Этот метод, несомненно, бывает для некоторых успешным, но, тем не менее, я убежден, что буквальная интерпретация правил бедности и послушания основывается скорее на поверхностности, чем на глубине. Конечно, я не обсуждаю вопрос о необходимости послушания в связи с какими-то специальными программами воспитания или в случае выполнения какой-то организованной работы, где одни лишь руководители в состоянии принимать решения. Здесь послушание является практической необходимостью. Я просто имею в виду более общее монашеское представление о послушании, как оно проявилось, в частности, в христианской церкви. В этом смысле послушание предназначено для устранения способности действовать по своему усмотрению.

Разумеется верно, что и личная собственность, и личное своеволие коренятся в эгоизме, который, в свою очередь, является основанием чувства отдельности. В этом смысле дисциплина бедности является средством преодоления чувства исключительности, которым столь часто сопровождается владение личной собственностью. Аналогичным образом практика послушания предназначена для установления полного согласования с Божьей волей. Но субъективное изменение отношения к имуществу и воспитание личной воли может сочетать все достоинства буквальной практики бедности и послушания. Фактически в этой более тонкой форме дисциплина может стать гораздо более совершенной и представлять лучшую защиту от западни духовной гордыни или самооправдания, чем при более буквальной практике.

Что касается собственности, то строгий анализ покажет, что на самом деле нет такой вещи, как частная собственность в абсолютном смысле. Так, никто не располагает никакой внешней частной собственностью сколь-нибудь более, чем дозволит Смерть. Поэтому, невзирая на общественную полицию, все объективные владения - лишь временное утешение. Далее, хотя и верно, что собственность предоставляет определенные возможности в смысле потворства своим желаниям и действиям, однако в ещё большей степени она включает в себя ответственность. Чем более человек духовен, тем более возрастает фактор ответственности, и таким образом принятие этой ответственности имеет ценность подлинного аскетизма. Вдобавок аскетизм этот проникает глубже в душу человека, чем любое испытание бедностью. Для простого обывателя пределы бедности,- это голод, жажда и отсутствие крыши над головой. И хотя это действительно может повлечь за собой физические страдания, но все же не слишком глубоко задевает человека, если он достаточно силен. Когда же, напротив, человек чувствует, что его положение делает его ответственным за благополучие сотен, тысяч, а возможно и миллионов человеческих существ, он живет в дисциплине такой строгости, которая даже личное страдание делает довольно тривиальным. Это гораздо более геройская жизнь, чем та, которая достигается одной лишь бедностью.

Тот же принцип относится к проявлению решимости. Желание уклониться от ответственности в этом отношении является признаком настоящей слабости, а не силы. Что касается человека, Божественная Воля проявляется через волю человеческую. Универсальная Воля весьма значительно преобразуется через ум человека, действующего в какой-то конкретной сфере. В объективном смысле эффективность достигается прагматически. Таким образом, высшая смелость, которая отличает действительно сильного человека, проявляется в готовности принять ответственность за любые, в том числе и неблагоразумные решения. Если бы верный путь в любой ситуации всегда был ясен, то в этом мире не было бы нужды в подлинной смелости. Принятие ответственности за решение в таком случае является более высоким и гораздо более суровым аскетизмом, чем бесспорное послушание.

Лично я рекомендовал бы принять за основу образ жизни домохозяина как основной инструмент дисциплины до того времени, пока индивидуум не будет готов для специального обучения. Далее, это специальное обучение имело бы чисто техническое значение, приводя к определенной конкретной цели. Основное моральное воспитание обеспечивалось бы сочетанием проблем, возникающих из реальной жизни наряду с культивированием определенного отношения к этим проблемам. Я убежден, что, в общем, это лучший способ развить высшее смирение, по крайней мере, для людей, обладающих западным темпераментом. Я посоветовал бы ученикам не избегать искушения, а смело встречать его лицом к лицу, пока оно не перестанет быть искушением. Я полагался бы на культивирование добросовестности в сочетании с непривязанностью. Аналогичным образом я настаивал бы на проявлении действия по своему усмотрению и считал бы того, кто рискует, хотя бы и неблагоразумно, лучше тех, кто слепо повинуется.