– Возможное дело, - сказал Серегин.
– Зять доливает, я доливаю, мы не меряем.
– И обое лечитесь?
– спросил Карев.
– Я лечусь, а он - так... Между прочим, Яков Степанович, зятек мой не знает про меня. Вообще-то он парень дельный, только зануда.
– А дочь знает?
– спросил Карев.
– Не вполне. В случае они придут, значит, я вам поставил, чтобы вы мебель оценили подороже... Давайте по первой, Яков Степанович, за встречу.

Калган оказался крепкий, но вкусный. Отсыревшее тело Карева тотчас угрелось, он не ел с утра - день выдался беготливый - и сейчас налег на закуску. Ему было приятно, что против него сидит за столом приветливый, домовитый Серегин - человек, которого он, Карев, кажется, довел до ума. Подробностей серегинской уголовной биографии он уже не помнил, промелькнули лишь какие-то маловразумительные обрывки, однако тот факт, что этот Серегин знал Карева в лучшие его боевые годы, а не мебельным оценщиком, торгашом, растрогал Якова Степановича.

– Значит, говоришь, доволен жизнью?
– спросил Карев.

– Я теперь, Яков Степаныч, ударился в религию, - робея, сказал вдруг Серегин.

– Сбалдел, - сказал Карев.
– К психиатру тебе надо.

– Вы погодите, Яков Степаныч. Почему именно к психиатру? Вреда от меня людям нету. Вот когда вы сажали меня в тюрьму - вред от меня имелся.

Карев спросил:

– Освежи-ка, Серегин, в моей памяти: ты ведь тогда фармазоном, кукольником был?
– Кукольником.
– Чисто работал. Помнится, я на тебя месяца три извел, покуда словил.

– Да и не словили бы, Яков Степаныч, кабы мне эта жизнь не опостылела. Карев обиделся:

– Но ты ж все-таки не явился с повинной, а поймали мы тебя!

– Бдительность моя ослабла, - пояснил Серегин.
– Устал я. И задумываться начал. А в нашем деле задумываться нельзя... Бабе одной, старухе деревенской, продал я куклу заместо мануфактуры, все деньги у бабы выгреб, вечером проиграл их в очко, и такая меня взяла тоска по себе...

– А не врешь?
– спросил Карев.
– Уж больно у тебя получается форсисто.

– Зачем мне нынче врать?
– сказал Серегин.
– Совершенно незачем. А тут еще на допросе вы попали в самую мою больную точку. У кого, спросили, воруешь, Серегин? У неимущих воруешь?..

– Что-то ты путаешь, Серегин, - сказал Карев.
– Не мог я так говорить. Откуда в нашей стране неимущие? Наверное, сказал: воруешь деньги, заработанные трудом.

– Не путаю, Яков Степаныч. Под заработанные трудом я б тогда не раскололся. Я под неимущих раскололся. Это меня и проняло.

Врет, подумал Карев. Жулики - народ сентиментальный, любят о себе думать красиво. Устал - это возможно, бывает, конечно, - устают.

– Ну и в чем же заключается твоя религия?
– спросил Карев.
– Сектант ты, что ли?
– Нет, - сказал Серегин.
– Зачем.
– Это хорошо. А то на сектантов статья, кажется, есть, не помню номера.

– Объяснить вам свою религию я не могу, - сказал Серегин.
– У меня нету таких слов, чтобы кто-нибудь понимал их до глубины.

– Ишь ты, - сказал Карев.
– Умный какой: придумал себе персональную веру. И помогает она тебе?

– Помогает, Яков Степаныч. У меня от нее покой на душе.

– Покой у тебя, Серегин, от твоей пенсии, а не от веры. Отыми у тебя пенсию, ты и в церковь перестанешь ходить.

– А я в нее и так не хожу, Яков Степаныч. Моя вера домашняя: где я, там и она со мной.
– Хорошо, - сказал Карев.
– Допустим.

Калган начал одолевать его.

Внезапный интерес к своему давнишнему подследственному, а нынче совершенно неизвестному ему человеку разбирал Карева все острее. Да и взболтнулась в его душе вся та муть, которую он уже давно не допускал до своего сознания.

– Вот ты говоришь - покой. А если тебя обидеть? Ну, например, по работе взяли бы да крепко обидели?

– А я б не обиделся, - сказал Серегин.
– От меня зависит.

– Ты мне голову не морочь, - раздражился Карев: он теперь легко выходил из себя.
– Как это возможно не обидеться, если тебя именно обижают?.. Я вон в угрозыске протрубил тридцать пять лет, сам говоришь неплохой был работник...

– Замечательный были работник, Яков Степаныч, - сказал Серегин.
– Я вас век не забуду.

– Ты-то вот не забыл, хоть и срок из моих рук имел, а Санька Горелов сегодняшний день встретит меня на улице, к фуражке не приложится своей белой ручкой...

Карев в сердцах выпил.

– Закусите "краковской", Яков Степаныч, - жалея его, предложил Серегин и вежливо спросил: - Это какой же Санька? Который по ювелирным магазинам работал?

– Да нет, - буркнул Карев, он жевал колбасу, не чувствуя ее вкуса. У тебя все жулики на уме... К вашему сведению, Александр Юрьевич Горелов получил нынешний год полковника.