Шрифт:
– Да я тут никого не знаю!
Мастеров посмотрел на Лизу. «Неужели она так легкомысленно отдаёт мне её на попечение?» – подумал он – «Новый член экипажа?». Мастеров был в замешательстве.
– Пожалуйста… – Кидова показала Мастерову хлебные карточки.
Тот холодно посмотрел на них и сказал:
– Хорошо, но… оставьте их себе. Раз уж я обещал вам отплатить за то…
– Пообещай, – умоляюще перебила Кидова – что, если она не останется с тобой, то будет в надёжных руках!
Ветер начал дуть сильнее. Море бушевало, и ракетный катер покачивался, словно пытался вырваться на выполнение очередной боевой задачи. Лиза поправила платок, обмотанный вокруг шеи.
Мастеров в ответ молча зашёл на «Путник», а спустя минуту вернулся обратно и нахлобучил на голову Лизы чёрную бескозырку так, что та сидела на её макушке набекрень. На ленточке было написано: «Северный флот».
Кидова бросилась в объятья к Мастерову и крепко прижалась к нему.
– Будь здоров… – прошептала она в ухо Николаю и побежала прочь.
«Странная она. Даже с девчонкой не попрощалась» – подумал Мастеров.
– Ну что ж – сказал он Лизе, повернувшись лицом к своему судёнышку – добро пожаловать на борт большого ракетного катера «Путник».
В восемь утра радостно прозвенела рында, и личный состав ракетного катера принялся завтракать. Матросы во время приёма пищи оживлённо обсуждали неожиданную новость – на корабле появился совсем юный новый член экипажа. И действительно, на общем построении у всех на глазах предстала Лиза – новоиспечённый юнга «Путника». Пусть ей и выдали форму самого маленького размера, «тройка» висела на ней мешком, а бескозырка налезала на брови.
После построения Мастеров оставил на юте Лизу, пять матросов и одного мичмана, остальные разбежались по боевым постам и занятиям.
– Итак, Лиза, ты будешь прикомандирована к первому отделению четвёртой боевой части, то есть боевой части связи – сказал Мастеров – товарищи, любить и жаловать! Впрочем, юнга наш будет пребывать с вами до прибытия в Наян-Мал. Обучайте всему, чему обучали вас. Всё, передаю вас в руки мичмана Заботкина – и удалился прочь.
В шеренге по ранжиру стояли старший матрос Солнышкин, матрос Титяпкин, матрос Селёзын, матрос Мурашкин и старшина второй статьи Краснов.
На лице Солнышкина всегда была лёгкая улыбка, и, казалось, она не пропадала даже во время сна. Солнышкин, замечательный своего рода человек, приносил людям исключительно радужное настроение, впрочем, и поддержать диалог, и рассмешить мог. Все его на «Путнике» знали и любили, и, похоже, не нашлось такого человека, который всерьёз бы возненавидел Солнышкина, разве что из зависти.
Титяпкин был в большой степени брезглив, он часто обращал внимание на то, чтобы никто не пил из его фляги, курил исключительно свои сигареты, а после рукопожатий всегда обтирал ладони об одежду, потому что боялся таким образом заразиться какой-либо ужасной болезнью. Порой он брезговал так, что это выглядело до абсурда забавно. Тем не менее, свою шконку и рундук он держал в идеальной чистоте.
Селёзын ходил с вечно кислым лицом. Он будто бы не был способен найти светлой стороны жизни, он же был единственным исключением, которого Солнышкин даже на улыбку не смог пробрать. Его было очень жалко за то, что он никогда ничему не радовался, а лишь решительно тонул в умопомрачении и самоубивался печалью.
Мурашкин был страшным трусом. Он настолько боялся окружающего мира, что постоянно оглядывался в поисках неприятеля и был готов к немедленному побегу: то разглядывал палубу, чтобы успеть отреагировать на забегающую в штанину крысу, то изучал подволок, чтобы вовремя помешать пауку упасть за шиворот. Однажды Мастеров даже отправил Мурашкина на медицинское обследование с подозрением на манию преследования.
Краснов был самим воплощением гнева. Большинство, увидев Краснова на горизонте, старалось обходить его стороной, в противном случае разворачивалось и шло в обратном направлении, из-за чего тот непомерно бесился и мог устроить погоню за объектом раздражения. Кто бы мог подумать иначе, но Краснов был человеком большой физической силы, от чего становился ещё опаснее.
Солнце светило сегодня ярче предыдущих дней, но Мастеров не был этому рад. Точнее, он был этому рад, но на его лице не читалось, что он вообще чему-то рад. На его лице перестало что-то читаться ещё с того дня, когда в результате одного из тяжёлых боёв…
День, изменивший всё
В результате одного из тяжёлых боёв очередной город был оставлен Синим. Все солдаты и командиры были измотаны, и никто не знал, чего дальше ожидать от жизни.
Синими назывался весь сплочённый Запад. Альянс Синих образовался, по словам их лидеров, ради так называемой «коллективной безопасности». Только вот безопасность стран, не входящих в этот альянс, их, похоже, не волновала. Можно было им долго объяснять, что их поведение имеет характер пассивной агрессии и провоцирует на решение разногласий военным путём. «Мы заботимся о международной безопасности, и мы готовы на всё ради неё» – говорили лидеры Синих. Этим сразу выяснялось их лицемерие, порождённое, на первый взгляд, непонятно чем и откуда.
Итак, Синие забрали очередной город. Психологическое состояние и укомплектованность личного состава боеприпасами оставляли желать лучшего. Командование долго не могло определиться с местом и методом контратаки и вчера всё-таки решило собрать кулак из пехоты и артиллерии на усеянном лесом холме. Сегодня рядовой Мастеров заступил в караул с его давним товарищем, Юрием Лисиным, и должен ночью охранять расположение своего взвода.
За день до этого подразделения, в одном из которых числился Мастеров, были вынуждены разделиться, и они отступали в одиночном порядке. Город своими обтёсанными, искалеченными, будто недостроенными, домами напоминал горстку серых скучных зданий, на которые не нарочно, к несчастью лилипутов, наступил Гулливер. Встречая раненых солдат и мирных жителей, подразделения забирали всех, кого могли: кто-то волок их по земле за собой, кто-то носил на себе, а кто-то, подхватив беднягу под подмышки, успевал отстреливаться от Синих. Сверху гудели самолёты и стремительно падающие бомбы. Земля дрожала и подрывалась чёрными фонтанами, засыпая живых и неживых. Пули свистящими трассами летели со всех сторон. Небо покрылось грязной пеленой дыма. В одной из воронок прятался рыдающий солдат, выкрикивающий едва понятные фразы: «Мама! Мама… Где ты, мама? Забери меня отсюда! Умоляю! Я буду хорошо себя вести, мама!»