Понадобилось всего одно мгновение, чтобы жизнь Энсона Миллера развалилась на куски. Его единственная надежда вновь обрести почву под ногами — это сорваться с насиженного места и начать сначала. Новый дом, новая работа, новая жизнь. Но верное ли это решение — работать надзирателем в отсеке смертников в самой суровой тюрьме строгого режима в стране? Или он меняет одни тяготы на что-то в разы хуже?
Двадцать лет назад Бишоп Ндиайе стал жертвой, оказавшейся не в то время, не в том месте.
В результате он оказался в камере смертников. Как бы он ни старался раскрыть правду, стоящую за якобы его преступлением, никто его не слышал. Никто не слушал. Он смирился со своей судьбой, ожесточился от тюремной жизни и уже не надеется, что завтрашний день будет лучше. Для Бишопа вообще нет будущего. Смерть ждет за углом, и вскоре его не станет.
Появление Энсона в жизни Бишопа меняет все.
Энсон не просто выслушивает Бишопа; он предлагает ему дружбу, сострадание и понимание. Никто и никогда не дарил Бишопу большего.
Чем больше они общаются, тем большим они делятся.
Чем большим они делятся, тем крепче становится их связь.
Но когда их сердца открываются друг другу, барьером между ними оказывается не просто стальная дверь камеры.
Их разлучает сама жизнь и смерть.
Глава 1
Может, весь этот перевод был большой ошибкой. Сначала дом, потом непонятки с тем, с какого дня мне приступать к работе, теперь вечно растущая гора чувства вины из-за того, что я бросил свою маму в Мичигане. Чем больше она звонила, писала или оставляла сообщения, тем тяжелее и сильнее становилось это чувство вины. Я ей не отвечал.
Воротник черной футболки льнул к шее. Вопреки мурашкам на руках и постоянному стучанию зубов, пот стекал по спине и выступал каплями на висках. Мое тело превратилось в противоречивый комок нервов. Я опустил окно в своем джипе Вранглере, и резкий ветер растрепал мои волосы. Я вдыхал запахи свободы и перемен, впитывая предрассветную двадцатиградусную прохладу.
Техас. Я сбежал аж в Техас. Когда моя голова перестала кружиться, и тело получило небольшую передышку, позволяя мне подумать, я все еще не мог поверить, что бросил все и перетащил всю свою жизнь на другой конец страны.
Шоссе US-190 было относительно тихим в такой ранний час, и это меня спасало, потому что я уже пропустил вводную встречу с начальником тюрьмы и официально на 24 часа опоздал к началу работы. Я ехал с превышением скорости, свесив одну руку за окно, пока автомобиль быстро несся по дороге. Я решительно настроился приехать пораньше и спасти то, что еще оставалось от моей репутации. Не так я хотел начать новую жизнь.
На ладонях выступил пот, и они соскальзывали по рулю, сделавшись влажными. В животе кишели и порхали бабочки.
«Вдохнуть хорошее, выдохнуть плохое, — говорил я себе. — Вдохнуть. Выдохнуть. Здесь все будет иначе. Я об этом позабочусь».
Во-первых, погода мне уже нравилась. Солнце еще не поднялось, а я легко мог выйти на улицу без куртки. Огромный плюс. Дома считалось везением, если весной было хотя бы +15. Ночами температура все равно опускалась почти до нуля. Иней на ветровом стекле майским утром вовсе не был неслыханным. Но тут все иначе.
Тут рай.
Я опустил подбородок и позволил потоку воздуха из окна омывать меня.
Последние два месяца испытывали мою хрупкую решимость бесчисленными способами. Физически. Ментально. Эмоционально. И это еще до того, как я принял решение изменить свою жизнь и переехать на другой конец страны, чтобы работать в таком сложном отделении, с которым я еще не сталкивался. Не говоря уж об импульсивной покупке дома после нескольких коротких разговоров с риелтором и полудюжины не очень честных фото дома в интернете.
Не самое умное мое решение.
Так что я искал поводы для радости там, где их удавалось найти. А именно — в теплой техасской погоде.
Чем ближе я подъезжал к тюрьме Аллена Б. Полански, тем более скудным становился ландшафт. Редкие деревья усеивали горизонт слева от меня, их темные высокие силуэты едва виднелись на фоне неба цвета индиго. До рассвета оставалось сорок минут, первые признаки наступавшего дня виднелись в том, как небо меняло цвет на востоке.
От моего дома в Оналаске до тюрьмы было двадцать минут езды. Двадцать минут по почти голому пейзажу. Дорожные знаки по бокам шоссе предупреждали о том, как рискованно подбирать автостопщиков в такой близости к тюрьме строгого режима.
Не то чтобы побеги из тюрем случались так часто, но береженого Бог бережет. Предупреждения были оправданными. Хотя я не слышал, чтобы здесь происходило что-то громкое с тех пор, как Техасская Семерка сбежала из тюрьмы Джона Б. Конналли в 2000 году.
Это было почти двадцать лет назад. Тогда мне было двенадцать, и я понятия не имел, что в будущем стану работать тюремным надзирателем.
Поскольку в Оналаску я приехал вчера поздно вечером, это мой первый визит в тюрьму Полански. Я увидел вдалеке яркие прожекторы еще до того, как различил высокие заборы с колючей проволокой и неприступные бетонные стены моего нового рабочего места. Эти прожекторы палили как полуденное солнце. Никак нельзя было не заметить грозное здание на горизонте, и ничто не маскировало ужасы, происходившие в его стенах. Оно ясно и громко кричало о своем присутствии и предназначении всем, кто проезжал мимо. Вышки охраны выделялись как маяки, расставленные через определенные интервалы вокруг тюрьмы и обслуживаемые охранниками с автоматическими винтовками, которые готовы были при необходимости пустить оружие в дело.
Я заехал на большую парковку и нашел свободное место примерно в семи метрах от охраняемых ворот, где надо будет решить вопрос с пропуском, ибо я еще не получил служебный бейджик, униформу и другие атрибуты тюремного надзирателя.
Я выключил двигатель и взял рюкзак с небольшим количеством личных вещей, которые планировал хранить в шкафчике, а также со своим ланчем.
Я вышел из джипа и посмотрел на внушительное здание, которое как страж маячило в предрассветном сумраке. Оно было окутано тишиной и требовало наивысшего уважения. Ощущение надвигающейся опасности пульсировало на открытой земле. По словам моей мамы, для такой работы требовался особый склад характера, и она мечтала, чтобы я был не таким.
От зловещего холодка выступило еще больше мурашек, и волоски на руках встали дыбом. Я потер свою кожу, избавляясь от нервозности и подмечая сходства и различия со своим предыдущим местом работы.
Меня предупреждали, что перевод из тюрьмы общего режима в колонию строгого режима потребует адаптации. В то время предупреждения на меня не подействовали. Я решительно настроился на перемены, чего бы это ни стоило. Когда открылась вакансия надзирателя в камере смертников, ничто не могло меня отговорить. В то время мне казалось, что даже Техас расположен недостаточно далеко, чтобы убежать от моих проблем.