— Где это кроссворд неразгаданный нашли?

— Я старые резинкой подчищаю. Так что бы это могло быть?

— Форсунка, наверное.

— Фор-сун-ка… — Пухов чмокнул губами. — Подходит. Спасибо, Веня.

— Еще что-нибудь?

— Ну, если вы так добры… «Частиковая рыба» не получается, шесть букв, пятая «д».

— Сельдь не подойдет?

— Минуточку… Отличнейшим образом! Премного благодарен. Вот и разгадан этот дурацкий кроссворд… Что теперь делать?

— Спать, Евгений Палыч, а там видно будет.

— Холодно у нас в спальне, батареи нужно проверить.

— Теплее уже не будет, Палыч, солярки в обрез, экономим.

Пухов горестно закивал головой:

— Слышал… Веселая зимовка нас ожидает, как я понимаю… Полная благополучия и высокого смысла.

— Действительно, шли бы спать, — неприязненно буркнул Костя. — Киснуть мы и сами умеем.

— Хоть бы вы, Томилин, не превращались в мэтра. Последнее время все только тем и занимаются, что учат жить.

— И правильно учат, за дело.

— За какое дело? — повысил голос Пухов.

— Перечислить?

— Будьте любезны!

— Эй, выпру из дизельной! — предупредил я. — Брось, Костя, мне только вашего лая не хватает.

— А чего он заводит? — разошелся Костя. — Кто утром склоку с посудой затеял? Пухов. Кто Андрей Иванычу в душу плюнул? Пухов! Кто еще по второму разу зимовать не начал, а уже слезу вышибает? Знаем мы вас, Пухов!

Я и в самом деле хотел гнать их в шею, да рука не поднялась. Пухов как-то сгорбился, сник и стал совсем старый.

— Что вы обо мне знаете, Костя? — тихим и дребезжащим голосом сказал он. — Может быть, то, что, когда вы, с позволения сказать, пешком под стол ходили, я высаживался с «морских охотников» в немецкий тыл? Или то, как от звонка до звонка двадцать два года отзимовал на разных станциях? То, что у меня старая и больная мама, для которой я единственная надежда и утешение? Что вы еще знаете обо мне, Костя?

А потом посмотрел на Костю так, что тот глаза отвел, и вышел из дизельной.

— Вот, обидел человека, — расстроился Костя.

— Ты уж действительно попер… Полегче бы надо.

— Надо, надо… Думаешь, не понимаю? У меня ведь самого мать второй месяц в больнице… И Кира с дочуркой, всего три годика… Представляешь, что завтра будет, когда узнают? Сам, своей рукой в эфир отправил — обрадовал… Душа на мелкие части разрывается, так болит…

…Рваная какая-то ночь была — ни поговорить как следует, ни подумать. Раньше в дизельную никто и не заглядывал, велика радость соляркой дышать, а сегодня будто сговорились, дверь так и хлопала. И хоть бы кто в сторону увел, анекдот, что ли, рассказал бы, посмеялся — так нет, каждый со своей тоской приходит, ждет сочувствия. Сначала Димдимыч целый час черную тучу нагонял, потом Валя про свою любовь к жене вздыхал, какая у него она замечательная и к нему, недостойному, ласковая (с таким будешь ласковая! Всю жизнь под каблуком и деньги немалые привозит). А у меня из головы не выходил Пухов, так и звучало в ушах, как он это слово сказал: «мама». Такая в нем была боль и ласка, что у меня чуть слезы на глаза не навернулись. И его жаль и себя: моей-то мамы давным-давно нет, лица ее почти что не помню, одно слово «мама» и осталось. Была б у меня мама, я б тоже знал, что хоть один на свете человек, а ждет, не променяет на другого, который поближе и рылом смазливее… Наконец пришел Саша, и только я обрадовался, что можно отвести душу, как вслед за ним заявился Дугин.

— Спасибо, что навестил, — сердечно сказал я ему, — очень я по тебе соскучился.

— А я по тебе нисколько, — умно ответил Дугин. — Просто интересуюсь, не запорол ли дизель.

— Хороший ты человек, Дугин. Хочешь, научу закрывать дверь с той стороны?

Пока он раздумывал, как бы поостроумнее окрыситься, Саша его спросил:

— Ты-то чего не спишь?

— Сколько можно, днем спал, ночью спал, — гордый за свой организм, ответил Дугин. — Мне, сам знаешь, твоих пилюль не надо.

— Женя, — с огромным дружелюбием спросил я, — а у тебя бывают какие-нибудь жалобы? Ну, на здоровье, питание, настроение?

— А зачем тебе? — подозрительно спросил Дугин.

— Да так, уж очень ты редкостный экземпляр: всегда всем доволен.

— Почему это всем? Думаешь, мне улыбается на каше полгода сидеть? Так и до катара желудка недолго.

— Не беспокойся, голубчик, — успокоил Саша, — гастрит обычно возникает на нервной почве, а у тебя нервы вполне исправного робота.

— Ты не очень-то обзывай, док!

— Вот чудак, да мы все тебе завидуем! — Саша очень удивился. — Спишь сном праведника, из-за очереди на книги не волнуешься, к уходу «Оби» отнесся с исключительным спокойствием — словом, живешь и трудишься, как робот с его нервной системой из нержавеющей проволоки.

— А что мне, визг подымать? — Дугин был озадачен, поскольку не понял, обижают его или делают комплимент. — Я, может, больше тебя домой хочу, но раз надо, значит, надо.

— И чего ты, док, в самом деле от Женьки требуешь? — вступился я. — Он же изложил свою позицию: сидим в тепле, спим вволю, да и суточные, опять же, идут. Чем больше сидим, тем больше суточных, правда, Женька?