– Подумать только – «Наполеон»… – сделав глоток, стонет он. – Боже, какая благодать… Трое суток ничего, кроме тухлой дождевой воды…

– Вы бредите, санврач, – позабыв об осторожности, произносит Философ. – Какие «трое суток»? Мы же с вами расстались только вчера! Или позавчера…

– Может быть, и брежу, – бормочет тот, – но стрелки моих часов успели сделать шесть полных оборотов… Ну, почти шесть… Хотя в этом проклятом тумане что день, что ночь…

«А ведь щетина у него и впрямь трехдневная! – осеняет Философа. – Что за чертовщина?..»

– И охрана вас ни разу не обнаруживала? – спрашивает он, отнимая у Полоротова фляжку.

– Какая охрана?! – удивляется санитарный врач. – Здесь же сплошное болото!

– Разве на бывших военных объектах сторожей не бывает? – удивляется художник. – Они-то куда подевались?!

– Дьявольское место… – вдруг начинает отстранено бормотать Юркая Личность. – Туман, болото, дождь кромешный, пополам с градом и вдруг огни, музыка нечеловеческая, и какой-то голос все говорит и говорит, говорит и говорит, а что говорит – не понять ни слова… Страшно, господи…

Тельма решительно шагает к Полоротову, не забыв окатить презрением Болотникова-старшего, который все еще держит в опущенной руке обрез, прикладывает ладонь ко лбу, бормочущего словно в трансе санврача.

– У него жар, – говорит она. – Надо бы его отсюда вывести…

– Как это – вывести? – вскидывается официант. – А – дети? Сынок мой, опять же дочка его…

– Какие дети? – накидывается на него Головкин, который при всем своем богатырском сложении оказывается трусоват. – Где ты видишь здесь детей?! Хочешь вот как он, трое суток по болоту шляться! Пойдемте отсюда, а! Обратно в гостиницу. А еще лучше ко мне на хутор. У меня жратвы и выпивки – хоть залейся!

– Эх ты, зятек-пропойца… – разочарованно вздыхает Михаил.

– Почему – зятек? – удивляется Философ.

– Ну-так! – хмыкает Болотников-старший. – Он же на сеструхе моей, младшей, женат… Так я не понял… Как мы уйдем? Игорька моего бросим здесь, в болоте!

– Все, пошли! – решительно произносит Тельма. – У меня ноги окоченели. Чтобы продолжить поиск, нужно экипироваться по-человечески.

Философ подходит к ней, хватает на руки, чувствует, что ноги девушки в нейлоновых чулках и впрямь как две ледышки. Она обнимает его за шею двумя руками и целует у всех на виду. Художник берет у девушки фонарик, обхватывает могучими руками за плечи санврача, который явно намыливается куда-то смыться и поворачивает его в нужном направлении. Полоротов не сопротивляется, кажется он даже рад. Хотя трудно понять, что чувствует насквозь простуженный человек.

Философу хоть и страшновато оставлять в неведомом болоте дочь, но сам себе не отдавая отчета, он с готовностью устремляется за ними. Некоторое время всей компанией они дружно шлепают по лужам и вдруг выходят к ограде, и уже дальше бредут вдоль нее, касаясь еле различимой во мгле шершавой бетонной поверхности. Как вдруг Головкин останавливается и оборачивается к остальным. Его глаза бессмысленно шарят окрест. Философ тоже начинает оглядываться и сразу понимает, что в их группе кого-то не хватает.

– Э-э, постойте… – бормочет он, – а где наш доблестный официант?

– Не знаю, отстал, наверное… – отзывается на это, бестолково вертя головой, художник. – Эй, шурин! Ты где!

На фоне немолчного гула, его голос звучит излишне резко.

– Да не ори ты!.. – шипит на него Философ. – Не отстал он… Дальше пошел, Сынишку своего искать.

– И твою дочку, – кивает Головкин. – Всегда был героем…

– Ладно, хрен с ним! – со злостью говорит Философ. – Пусть милиция ищет этого хромого дурака…

– Ба, вот так сюрприз! – раздается голос Лаара, который, оказывается, стоит возле пролома в ограде. Вид у него по-прежнему потрепанный, но он держится с привычной наглецой. – Никак уж не ожидал, санврач, тебя здесь увидеть! Да еще с приятелями.

– Привет! – хмуро отзывается, на минуту очнувшийся от бреда Полоротов. – Ты-то как здесь очутился?

– Прилетел! – хмыкает спортсмен. – Да вот только осточертела мне здешняя помойка… Тот же Болотный остров, только хуже…

– Кайман? Очень, кстати… – снова впадая в транс, бормочет санитарный врач. – А ну, веди к своим насекомым хозяевам!

– Да ты рехнулся, Полорот?! – орет Лаар.

– Не обращайте внимания, – произносит Тельма, которую Философ снова ставит на ноги. – Это у него глюки от температуры.

Полоротов вдруг отталкивает богатыря-художника и поднимает пистолет, о котором все уже успели забыть.

– Я кому сказал! – рычит он. – Ступай вперед!

– Стоп-стоп-стоп! – кричит Философ, становясь между ним и Лааром. – Да уймись ты, санврач вонючий!

– Товарищ философ, не мешайте мне исполнять служебный долг!