Конец магии близок. Её вытесняет сначала вера, затем — наука; её вытесняют сами люди после веков почитания, боязни, ненависти и, наконец, отрицания. То, что случится, неизбежно, и чародеи решают сохранить память о магии во что бы то ни стало, собрав воедино как можно больше сведений о запретном и непостижимом. Но создание книги о прикладном волшебстве — рискованное дело, и только поистине выдающимся ведьмам и колдунам под силу справиться с ним.
Пролог
На столе лежала фотография. Пан Росицкий немного походил кругами, прежде чем взять её в руки: неразборчивое зернистое изображение словно посыпали солью, и крупинки въелись в тёмные пятна, которые в оригинале были стенами дома — так ему сказали. Брезгливо поморщившись, пан Росицкий поднёс снимок к лицу, посмотрел, не разгибая напряжённой шеи — он будто боялся, что в любой момент с картинки что-то выскочит. Не выскочило. Наконец он понюхал фотографию и, не обнаружив ничего предосудительного, вернул её на стол.
— Нет, — вздохнул пан Росицкий и горестно покачал головой. — Нет, нет… Да как так-то!
Это, конечно, выглядело отвратительно, но оно было. Люди научились фотографировать, ясно, как белый день. Ещё немного, и они смогут делать это в трёх, четырёх, шестнадцати цветах. Сколько веков уйдёт на то, чтобы фотокарточка ничем не отличалась от портрета? Веков! Хорошо, если веков! Пан Росицкий покачал головой ещё сокрушённее, чем прежде — он умел и лучше, но всё-таки степень отчаяния не настолько велика. Не может быть… Сначала они «фотографируют», потом научатся приводить снимки в движение, куда вашим портретам. И кому тогда будут нужны ритуалы по призыву духов умерших, если посмотреть на покойную прабабку можно, наведя на неё при жизни какой-нибудь жуткий аппарат!
Пан Росицкий быстро устыдился своих чувств. Конечно, изобретатели — молодцы, чего не сделаешь, если ты обделён природой. Фотография… Что ещё придумают эти безумные люди? Они уже поднимаются сами в воздух, плохонько, но поднимаются; выдумывают всевозможные приборы для надругательств над собственным телом, лишь бы не обращаться к проверенным веками знахарям. Не скажете же вы, что скоро люди изобретут и средство, чтобы немедленно, без шифров, точек и проводов, пообщаться друг с другом и получить ответ! Пан Росицкий вздохнул и постучал костяшкой пальца по раме настольного зеркала.
— Милош! Корнелик! Зовите сестёр обедать!
Зеркальная гладь покрылась рябью, словно камушек в воду бросили, и продемонстрировала чью-то макушку. Пан Росицкий вгляделся в курчавые волосы цвета спелого каштана и попытался определить, который это из его сыновей.
— Иду, пап, — пробормотала макушка. — Только на письмо отвечу.
— Он сказал позвать, а не прийти! — раздался вопль из коридора. — Для нас обеда не будет!
— Как не будет?! — к хору голодных потомков присоединились девочки. — Не будет обеда? Ма-а-а-а-а-ам!
— Я имел в виду… — начал оправдываться пан Росицкий. Его не слышали: в коридоре стоял жуткий визг, достойный ежемесячного собрания банши по поводу налогов на громкость. Милош хотел насолить старшему брату, а в итоге поднял голодный бунт. Дезинформация и лукавство, ничего лишнего.
— Я знаю, пап, — монотонно отозвался Корнель. Он единственный исправно пользовался системой зеркал, находя её удобной: меньше пересечений с родичами — больше здорового сна. — Я закончу письмо, выйду из кабинета и… Катка! Брысь отсюда!
— А-а-а! — зеркало зарябило вновь. Пан Росицкий подождал, но увидел только свою расстроенную физиономию.
На кухню ворвался Милош. Разочарованно вздохнув при виде пустого, как его желудок, стола, младший всё же обратил внимание на фотографию.
— Что это, пап?
— Новое изобретение человечества, — пояснил пан Росицкий, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал хотя бы уважительно. — Как портрет, только не художником, а специальным аппаратом. Нам дали посмотреть, завтра же надо вернуть на место…
— Ясно, — протянул Милош, быстро теряя интерес к диковинке. — Не хочу никого обидеть, но даже Корнелик нарисует лучше.
Пан Росицкий был полностью солидарен. В эту минуту он не сомневался: Милош подаёт большие надежды.
Вскоре на пороге кухни появился хмурый и растрёпанный Корнель. Старшего оторвали от дипломатической переписки с парижской коммуной магов, и он не был намерен прощать это ни за какой обед. На левом плече Корнеля висела Катка, а за ногу цеплялась Хана; у ног страдальца громко мяукал кот, почему-то решивший, что сегодня кормилец — Корнель. Вдобавок ко всему, пенсне несчастного сына вот-вот грозило слететь с носа, а ведь говорила матушка — замени пружину!
— Обеда не будет! — с упоением верещала Катка. Милош сжалился, снял с Корнеля сестёр и увёл кота. — Мы умрём от голода!
— Умрём от голода! Ура! — подхватила Хана. Ликование младшей дочки только подтверждало, что она пока плохо понимала, о чём они говорят.
Пан Росицкий успел только вздохнуть — это то, что он успевал всегда, хорошо и вовремя. В самый трагический момент на кухню вошла супруга, толкая перед собой сервировочный столик на колёсиках. Ароматно запахло супом… Пани Росицкая, может, и не была великой поварихой, но в зельях она знала толк. Суп в доме ели все: несмышлёные дети и капризные взрослые, а также коты, у которых попросту не оставалось выбора. Неведомый ингредиент из тайных запасов пани, который неизменно клался в суп, явно повышал и вкусность, и полезность. У Милоша была теория, что мама добавляет что-то из состава приворотных зелий, но однозначного ответа он так и не получил.