Когда Софья открыла дверь, на пороге стоял тот, кого она ожидала меньше всего – виделись-то всего час назад.

Перед ней вытянулся в струнку следователь Данилин, тот самый, который на утреннем месте преступления выглядел таким растерянным, словно это было его первое расследование.

– Саша? – удивлённо спросила она, сдерживая улыбку.

– Софья Васильевна, – Данилин покраснел, как когда-то на школьном экзамене. – Я тут подумал… Может, вы правы насчёт этого дела. Что-то здесь не так. И… ну, раз вы в этом разбираетесь…

– Я? Разбираюсь? – Софья приподняла бровь. – Саша, я тридцать семь лет объясняла детям, почему Пушкин – не просто «усталый гений», а «Мёртвые души» Гоголя – не про призраки и трупы, а всего лишь про хитрого бизнесмена и бюрократа. Но детективные дела, Саша, я никогда не вела.

– Но вы ведь всё равно собираетесь, – пробормотал Данилин, переминаясь с ноги на ногу. – И мне кажется, что нам не помешает ваша помощь. Зная ваш аналитический ум, я даже и не сомневаюсь, что вы уже запустили свой потрясающий мозговой аппарат.

Софья уже собралась ответить со свойственным ей сарказмом, но комплимент Саши ей понравился, и она сдержалась. Что же, он прав. Конечно, она подумывала расследовать это дело, и, конечно, она не остановится.

– Ладно, – вздохнула Софья так, будто согласилась на что-то совершенно неприличное. – Заходи, Саша. Мы с тобой поразмыслим, с чего начать. У тебя второй туфли всё ещё нет?

Данилин заулыбался, и Софья увидела на его лице ту наивную мальчишескую смелость, которую когда-то воспитывала у своих учеников. Помочь молодым людям поверить в себя, даже если они были чуть глуповаты, было лучшим её достижением за долгие годы преподавания.

Но сегодня ей предстояло разобраться с делом, которое не было ни школьным сочинением, ни домашним заданием по математике с двумя неизвестными, ни кроссвордом.

Минуло два дня. Энск, казалось, вернулся к привычному ритму: Волга, как обычно, медленно несла свои воды, рыбаки снова рассекали её гладь, пекарни пахли свежим хлебом.

Но хотя жизнь и шла своим чередом, город оставался в напряжении. Странная смерть молодой женщины не сходила с уст горожан от малого до старца: сплетничали на каждом углу, выстраивали гипотезы, одну абсурднее другой. «Лилово-малиновая туфля» (каждый называл цвет по-своему) стала символом неразгаданной тайны, и у всех были собственные теории. То, что Энск был провинцией, вовсе не мешало ему соревноваться с самыми лучшими столичными детективами в количестве абсурдных версий. Одни полагали, что в дело замешана мафия, другие обвиняли тайные сектантские общества, а находились и такие любители фантастических романов, которые допускали, что девушка – инопланетянка в отпуске на Земле. А может, она была любовницей влиятельного чиновника? И конечно же, у всех имелись свои версии, почему она голая, а туфля только одна. Кстати, как сказал Данилин, экспертиза на проверку «свежего» полового акта дала отрицательный результат.

Но Софья, опытный педагог и своего рода психолог, умела видеть сквозь миражи. Для неё происшествие выглядело очередным контрольным тестом на логику для пятиклассников: куча лишних данных, а ответ расположился где-то между строк. Она словно наслаждалась этим интересом к происходящему и продолжала наблюдать за всеми пересудами с добродушной усмешкой. Но внутри неё кипела бурная мозговая деятельность.

Не раз уже Софья Васильевна и Александр Данилин обсудили детали, перетрясли полицейские протоколы (бывшая учительница никак не могла поверить, что полицейские, как и её ученики, тоже способны написать сочинение от балды), пробежались по всем выпускам районных и областных «Голосов» Энска и Приславля, но… всё безуспешно. Туфля цвета фуксии по-прежнему была лишь предметом обуви, а ответы на вопросы уплывали в туман над Волгой. И никто не разыскивал пропавшую молодую женщину, на чьей ножке и покоилась эта фантастическая туфля вызывающего цвета.

Однако Софья Волкова знала: ни одна загадка, в конце концов, не остаётся неразрешённой. Надо только правильно посмотреть на неё.

В который раз уже они осматривали всё вокруг элитного дома и набережной Волги. Пытались разговорить каждого, кто мог бы пролить хоть какой-то свет на произошедшее: а вдруг мелкие детали всплывут в памяти соседей, не обративших внимания на что-то, а сейчас под наводящими вопросами возьми да и припомнят.

На третий день расследования среди опрашиваемых возник Николай Семёнович Гурьянов, мужчина преклонных лет, перебравшийся в Энск из областного центра Приславль, чтобы уединиться и провести остатки своих лет в тихой обстановке. Он сам подошёл к представителям сыска, когда обнаружил их копашащимися в опавших листьях под кустами вдоль дороги, невдалеке от места происшествия, и озираясь по сторонам, как бы кто не увидел, пригласил к себе в старый домик на набережной в десятке метров от «Волжских просторов».

Появление внезапного свидетеля было столь же неожиданным, как и его заявление. Николай Семёнович утверждал, что в полнолуние ему не спалось, поэтому он прогуливался под звёздами и вдруг заметил подозрительную машину, быстро скрывшуюся с того места, где произошло преступление. Но его слова были запутанными, как клубок пряжи после кошачьей игры.

– Знаете, машина была чёрная… или, может быть, синяя… Хотя, кажется, белая, но ночью показалась серой, – каждый раз он произносил цвет с таким азартом, как будто отгадывал загадку в игре «Поле Чудес».

Софья подозревала, что старик путает факты так же легко, как теряет очки со своего огромного мясистого носа. Следователю Данилину показания свидетеля, видимо, дальтоника, казались слишком туманными, и он не придавал им значения, а просто молча поглядывал на свою бывшую учительницу, отдавая в её опытные руки весь процесс опроса. А его бывшая учительница была уверена, что свидетель что-то скрывает, и ей предстояло разговорить Николая Семёновича, тем более что он сам проявил инициативу. Она понимала, что подход к его воспоминаниям – это всё равно что раскрутить древний граммофон: если начать слишком резко, он заскрипит и затихнет; если же действовать аккуратно, то, глядишь, и заиграет какую-нибудь пронзительную мелодию из прошлого. Поэтому она выбрала тактику мягкого давления и постепенно подводила Николая Семёновича к откровенности. Она задавала вопросы так, что он мог почувствовать себя причастным к расследованию.