«Ну вот, дело сделано, записи завершены. Теперь пещера от пола до потолка заполнена бесценной информацией».

«На мгновение представил себе, как в пещеру, сделав подземный ход, проник кто-то из существ, живущих в кишлаке, которых я опекаю.

Вот он входит с пылающим факелом, сделанным из отмерших коммуникаций, которые он считает засохшими стеблями тростника. Входит с опаской, недоумевающий, в одежде из листьев – так именует он мои внешние анализаторы, которые за ненадобностью опадают.

Он останавливается у проломленного люка, оглядывается. Факел коптит, по стенам пляшут тени. И здесь он увидит неведомые письмена, странные символы, загадочные знаки. Что будет дальше – экстраполировать нетрудно.

Либо он не придаст им значения, станет обитать в пещере, и стены закоптятся, записи пропадут.

Либо решит, что знаки оставлены нечистой силой, и разрушит, уничтожит их.

Либо… Но что толку выстраивать бесконечные варианты из тех, что было бы, если бы? Ясно и так, что остается уповать только на возможное будущее».

«Долго думал, кого из популяции первым наделить бессмертием. Сначала думал кузнеца, потом – Ахметхана. Потом окончательно мой выбор остановился на Атагельды. Решено, начну с мальчика, перестрою его клетки. Может быть, именно ему суждено когда-нибудь проложить ход в пещеру. У него пытливый разум, светлая голова…»

«Опыт начну завтра, с первым лучом светила. Осталось пережить ночь».

«…Что это? Что случилось? Катастрофа. Земля и небо поменялись местами. Огненные струи боли и замешательства бегут по моему телу. Они туманят сознание, приводят в ужас.

Землетрясение? Солнце погасло? Неведомые импульсы – удар за ударом – сотрясают меня.

Я гибну, гибну…»

День за днем Ахметхан чувствовал, как власть ускользает из его рук. Происходило это незаметно и в то же время столь явственно, как песок утекает из наклонной горсти.

Нет, внешне все оставалось по-прежнему: и почтение к караванбаши, и внимание к его словам, размеренным и строгим, и готовность выполнить приказание.

И в то же время что-то изменилось – Ахметхан чувствовал это кожей. Не то чтобы люди стали строптивыми, нет. Но они как бы распрямились, словно трава после грозы. Они смели разговаривать с ним как с равным, чего прежде никогда не бывало.

А самое неприятное – то, что сам Ахметхан ничего не мог с этим поделать. Он разговаривал, улыбался, словно так и надо, и уже не решался пускать в ход свою грозную камчу.

Когда, например, Ахметхан однажды попытался распоряжаться порядком в кузнице, Курбан взял на себя смелость возражать ему. И аульчане, находившиеся там, что самое обидное, взяли сторону кузнеца. А он всего-то, минуя очередь, хотел подковать молодого ослика, необходимого для домашних работ. Кузнец при этом пошучивал, говорил, что по возрасту Ахметхан ему в сыновья годится, а может быть, и во внуки.

Последнее особенно больно задело караванбаши. Дело в том, что Ахметхан странным образом с каждым месяцем чувствовал себя моложе и легкомысленнее, в чем сам не смел себе признаться. Он украдкой бросал на женщин пламенные взгляды, а Анартай временами казался ему чуть ли не ровесником. Вот и старался он держать себя с сыном построже.

– Почему так поздно? – спросил он, когда скрипнула дверь и на пороге появился Анартай.

– Совсем не поздно…

– Запомни, если еще когда-нибудь… – грозно начал Ахметхан.

– Брось, отец, – перебил его Анартай (прежде такого отродясь не бывало). – Посмотри-ка лучше, что Курбан для меня отковал. – Он издали помахал ножом.

– Покажи, – оживился отец.

Он долго рассматривал закаленное лезвие, потрогал его пальцем, похвалил. Рукоятка из желтого металла не привлекла его внимания.

Анартай протянул руку, забрал обратно нож и небрежно сунул его за пояс.

– Нужная вещь, – похвалил Ахметхан. – Пойдешь завтра за водой, заодно и сухостоя нарубишь. Дома запасы кончаются.

Анартаю показалось, что оазис встретил его встревоженно. Ветра не было, но листья слабо шевелились, словно поворачиваясь в его сторону.

Он нарочно прошел мимо места, где они с Атагельды раскопали обломок. «А все-таки он колдун, хотя и не хочет признаваться», – подумал Анартай о своем приятеле, припомнив, как точно вышел он к нужной точке.

Мальчик не испытывал сегодня обычной робости, которая охватывала прежде, едва он ступал под сень высоких разлапистых растений. Может, потому, что видел, как они появляются из-под земли, робкие, беззащитные? Или оттого, что новенький нож торчал из поясом?