Она, запела песню египетских плакальщиц, провожавших своего фараона, в его драгоценную красавицу пирамиду, на бессрочное пребывание в небесных условиях, да ещё и все его любимые девушки и жёны с ним за компанию…

Тогда жена, почти утопленника, запела в два голоса сразу и первым и вторым. И как она только умудрилась?!

Чудо бывало и раньше, писали в газетах даже, когда спасая мужа или дитя, поднимали, умудрялись сотни килограммов бетонные плиты. Да ещё и женщины, не мужики с мускулатурой. Но это стресс. И запасные силы организма.

А такое, голос и не Шаляпина, а скорее тирольское, редкостное, уникальное…

Вот это любовь.

Потом, много времени спустя, её долго уговаривали повторить дуэт в одном лице на два голоса, это было бы чудо и ученики платили бы больше, ей в художественной школе.

И вот в её песню-реквием, пошёл речитатив. Она просила своего мужа не покидать их дочку Светочку, и будущего сына, о котором они так мечтали.

Но.

Муж не подавал признаков жизни…

Может его ещё не приняли, в небесное царство, подумала она и с удвоенной силой добавила звук своей слёзной арии-реквиема на полное фортиссимо и пошли слова…

– А кто же теперь, дорогой мой муж, будет в школе вести живопись, твою любимую акварель…и ребятишки, ученики так любили тебя и виртуозную твою работу, такую совершенную, неповторимую. Потом пошли, припев, слёзки и снова речитатив:

– Эдик, ну вернись к нам,… Что мы все без тебя, букет ты наш ненаглядный…

Букет ненаглядный лежал, правда, с очень бледным лицом.

Борода его, которую он отпускал уже целый месяц, предательски зашевелилась, все наклонились к ней, этой бороде, но с горечью вздохнули, нет, это не те признаки, которые шпаргалили в его бороде, прикидываясь живой бородой, это там уже устраивали себе дачный посёлок морские обитатели, ну точно такое, как у них своя дача в Ботанике, за городом у самой Оки,– великой реки, устраивались эти смешные морские коньки и чилимчики – рачки.

Последняя надежда на реанимацию по собственному желанию провалилась.

Лицо было каменное и бледное.

А борода уже приняла новых обитателей. Правда, это не было новостью для художников. Писали искусствоведы, что у одного художника-передвижника прошлого века, в бороде всегда бывала-водилась рыбка, правда не таранка и не живая, а солёная обычная хамса или, в крайнем случае, кусочки копчёной рыбки с ароматом пива и родного для русского человека запах перегарчика, крепкого, застарелого. Но это было давно, и всё – таки, правда. А тут, на, тебе, аквариум на берегу. Вот это симбиоз!!!

Долго ещё бы он валялся так неприкаянно и неудобно, если бы не подбежал пёс – барбос, и не нюхая, лизнул его в нос. Который, сразу, громко чихнул! И вот. Она! Эта живая мумия морская, открыла глаза и громко зевнула, да так, что и собачка, и его собственная жена, и приближённые к ним лица, шарахнулись в сторону моря и чуть не дали дёру. А она, мумия морская, села и густым сочным, басом Шаляпина, продекламировала как в театре.

– Ну, вы, это, чаво?

– Чаво вы тут собрались.

Что у вас дел больше нет…?

Потом.

Все сидели вокруг него и любовались присутствием морских обитателей в его бороде. А, они, эти квартиранты, и не собирались оттуда убегать. Жена вытирала слёзы, икала, от радости видимо, что – то говорила, улыбалась и пыталась вылавливать этих неназойливых милых переселенцев. Они ещё не потеряли надежду устроить своё новое жилище.

Потом, чуть позже, когда на радостях открыли баночку, трёхлитровую, с годовалой выдержкой «изабеллы» домашней выработки и промочили свои уста -разговор пошёл другой дорожкой, а поселенцы, которые устроили самозахват, в его бороде, не вынесли, такое угощениё, спешно побежали к морю. Домой. Своим ходом…

Вприпрыжку.

Эдик-художник, учитель и неудавшийся утопленник рассказал:

– Сильно качало в море, а я никогда его, моря, не видел живьём. Ну, Байкал, ну север, байдарки, пороги. Крайняя степень опасности, там не до морской болезни, а тут, сразу замутило и что бы совсем не сдуреть, лёг на днище этой посудины… закрыл глаза.

– Кент. Кент… А рыбак видимо подумал, что я не художник, – тюремщик, долго проживал в тех местах. Он махнул рукой и сказал:

– Одним больше, это плохо, а если меньше, не велика потеря для человечества. На одного меньше, страна не устроит траур всенародный…

– Я разговаривал с Кентом, но его-то звали Рокуэл Кент, это вам известно, великий художник, писатель и путешественник. Так вот, когда он ходил на север на своём судёнышке у него было достаточно опасных минут, тоже лежал на дощечках -днище своего кораблика и думал,…а, всего то ничего – одна доска обшивки, второй настил, а таам… Километры воды и никого вокруг. И никакой художественной школы…там не будет, вот и я думал…он выжил …а меня, а меня так уработала эта качка…

– Я и представить не мог, что «изабелла», сегодня будет так ласково гладить мои прекрасные рецепторы души и тела…