Шрифт:
– Не сюда, дурило, – осадил его Ефим, наконец, появляясь из тени причудливо постриженных тополей. – Манефа дала ключ от погреба. Опохмелишь барина, глядь, подобреет и не убьет сразу. Гы-гы-гы!
Проклиная свою судьбу, Прошка вскарабкался на облучок коляски и, саданув в бок Пафнутия, уже успевшего прихрапеть, разинувши рот большим мохнатым поддувалом, сказал печально:
– Погоняй, зараза. На Воскресенку.
Они тряслись по сонному городу неспешно. Пока клевавшего носом Проньку не посетила мысль. Да такая важная, что он, враз проснувшись, встряхнулся, как голосистый петух на зорьке, и зашипел Пафнутию на ухо свирепо:
– Ты чаво мочало тянешь, аспид? К теще на блины собрался? Погоняй, чертова кукла, шустрее.
– Чо ты, Пронька, всколыхнулси-и-и, – позевывал неторопко кучер. – Всё эт у тебе от гордыни. Понабрался с барином замашек-то. А чем тебе кичиться? Пуп ты на голом месте.
– Д-Д-дубина, – зашипел Прохор, заикаясь, – неуж, я из гордости? О нас с тобой забочусь. Не дай того Бог, проснется барин прямо счас?!
Пафнутий, замерев на мгновение, уцепился за кнут.
– Мать Пресвятая Богородица… – прошептал он растерянно. Видно, мысль, разбудившая Проньку, показалась кучеру еще ужасней, потому как через мгновение коляска мчалась, как на пожар.
– Вот так, друг милай, – Прохор тяжело вздохнул – не дай Бог оказаться меж двух разъяренных господ. – Пущай проснется уже на месте. Поди, назад вертать уж не прикажет.
Ихними молитвами Григорий открыл сонные глаза в аккурат, когда экипаж подъезжал к крыльцу ладноскроенной просторной избы, низенькой и коренастой.
Солнце перевалило заполдень, и все же припекало крепко.
Граф вышел из коляски и бросил взгляд налитых кровью глаз на своих слуг, стоящих у порога дома, вытянувшись во фрунт.
– Куда торопились? – нехорошо играя бровями, поинтересовался он. – Всю скотину загнали, того и гляди сдохнет.
Пафнутий кинулся к лошадям, бормоча:
– Так мы, барин, как Александр Львович велели…
– А-а…батюшка расстарался.… Поводи их, Пафнутий, а ты, Пронька, хоть наливки, что ли спроворь.
– Счас, ваша светлость, – залебезил Прохор, довольный, что страшного буйства, должно быть, не будет. – Счас и наливочки, и баньку.
– Зол на меня графушка, ох, зол… – Бешкеков опустился на траву, поводя тяжелой копной белоснежных, как будто седых волос из стороны в сторону. – В ссылку отправил. Как каторжника. А как же «не судите, да не судимы будете»?
Крупные слезы заструились по его щекам, оставляя грязные дорожки на запыленном лице.
– Срам, Бешкеков, срам! На кого похож? Грязный, псиной воняешь… одно слово – сволочь!
Он замолчал, впадая в оцепенение.
– Плохо дело, – зашептал скороговоркой Прошка. – Пафнутий, топи баню. Чую, беда будет.
Слуги бегали, как оглашенные мимо поникшей фигуры барина.
– Григорий Бешкеков – сволочь?! – взревел вдруг граф раненным медведем.
– Пафнутий, чтоб разом баня была, хоть сам в топку лезь, – бросил Пронька, подскакивая к хозяину. – Григорий Александрович, наливочки и закусить. – Он обхватил могучий торс барина, помогая подняться.
– Можжевеловой?
– Можжевеловой и смородинной, и вишневой…
После баньки, трескучей легким сосновым духом, граф оттаял. Сидел, завернувшись в холстяное рядно, и пробовал манефины наливочки вполне мирно. И даже скудную трапезу, собранную Прошкой наскоро, принял с философским спокойствием, поинтересовавшись неспешно:
– Ты что же, собачий сын, так теперь и будешь меня солониной и кислой капустой подчивать?
– Завтра Манефа приедет, барин, потерпите.
Григорий поскучнел лицом и огляделся, втягивая шумно ноздрями воздух.
– Плесенью пахнет, могилой…
– Да полно, Григорий Александрович, завтра все чертополохом обкурим, уберем, помоем. Пафнутий счас за вашу постель взялся, так что спать будете – кум королю! – сладко-о.
– Эх, Прошка, – перебил граф сладкоречивого холопа, – тоска! Тащи сюда Пафнутия и карты. Играть будем.
Прохор бабочкой скакнул в спальню графа и, толкнув толстую спину кучера, согнувшуюся под тяжестью перины, которую тот собирался волочить во двор, сказал печально:
– Пошли, играть будем…
– Ох, Господи, твоя воля…
Глава 2
– Я запретила тебе, Анета. Вести себя, как взбалмошному ребенку. Ты – барышня на выданье. – Агафоклея Алексеевна сурово сдвинула густые брови, и все её маленькое личико наполнилось краской гнева.
«Матерь Божья, – подумала в отчаянии Фро, – сейчас тетя сотворит что-нибудь страшное».
– Не сегодня-завтра сосватаю тебя за Тригорского, а ты лазаешь по деревьям, задираешь юбки выше колен, как дворовая девка…. Хороша супруга для генерала!