– Вот и делай после этого добро. – пробурчала я вслед грозной бабусе и закрыла калитку покрепче.

Уже ближе к ночи мы собрались расходиться спать, но боялись за старушку – как она будет себя вести когда проснётся, кто её покормит и тому подобное, поэтому зевали, но держались до последнего. Спас нас снова банник, который деловито отлил в большую миску нашего борща, подхватил хлеб и сметану и отправился обратно к себе.

– Проснётся – покормлю! – буркнул он, и дёрнул ногой, отлепляя от платья зацепившийся репей.

– Тогда всем спать! Всё остальное – завтра! – скомандовала Наташа и мы с радостью бросились по постелям.

Утро нас встретило тишиной и смущающейся старушкой, скромно сидящей на лавочке в беседке и опять прижимавшей к своей груди потертый целлофановый пакетик.

– Доброе утро! – поприветствовали мы с Наташей её, а Гоша сделал вид что он обычный кот, чтобы не нервировать лишний раз старушку.

– Доброе! – отозвалась та и смущенно сжалась, хотя сжиматься было уже некуда.

Наташа быстро приготовила завтрак, я принесла тарелки-чашки, мы быстро разложили завтрак на тарелки, пододвинули одну тарелку поближе к старушке и стали есть. Старушка сначала робко, а после того как банник, ставший ей уже вроде как не чужим, подложил в её тарелку ещё блинчиков, уже смелее, накинулась на завтрак и быстро смела всё, даже при условии того, что её протезы были где-то утеряны, а своих зубов осталось мало.

– Ну что ж, давайте знакомиться! – предложила Наташа и представилась первой – я – Наташа.

– Я – Любовь Степановна. – смущённо пробормотала старушка.

– Я – Даша. – представилась я.

– Я – Акинфей! – представился банник и мы с Наташей выразительно уставились на него, а Гоша покрутил пальцем у виска.

Акинфей хлопнул ладошкой себя по рту и, нервно поправив тюрбан, добавил – Акинфеевна. Любомира!

– Ну хоть так. – тихонько пробормотала Наташа и повернулась к старушке. – Вы как на помойке-то очутились?

– Да-к я давно там, с лета. Там очень часто выбрасывают разную еду, так я её наберу и тем и питаюсь.

– Так там же вся еда испорченная. – покачала я головою.

– Ну, иногда бывает что испорчен только один бочок, а остальное – хорошее. А иногда вообще почти хорошее, но уже чуть попахивает. Зато не голодно. – ответила старушка.

– Ну а жили вы где? Где-то же вы обитали? – посмотрела Наташа на старушку, которая уже была отмыта начисто и переодета в подаренную соседями одежду.

– Да на рынке и жила, ночевала под прилавками на коробках, купалась и вещи стирала под краном для техничек.

– Сторож, получается, вас не гонял?

– Гонял! Ещё как гонял! – встрепенулась старушка, видимо сообразила, что может подставить сторожа.

– Понятно! – вздохнула я, представив жизнь старушки. – А до этого вы где жили?

– Да-к квартира у меня своя была. Трёхкомнатная! – с гордостью сказала старушка и заплакала.

– И куда делась квартира? – нахмурилась Наташа уже представляя себе какую-нибудь мошенническую схему.

– Так сын у меня в аварию попал, пол года в коме лежит, и сноха сказала, что шансов никаких – бесплатно его на ноги не поставят, нужны большие деньги и вот. – расплакалась старушка.

– Что – и вот? – уточнила я, пока старушка ещё не разревелась во всю мощь.

– Подписала я бумаги, которые мне невестка принесла, оказалось – что генеральную доверенность на неё на распоряжением имуществом – чтобы она продала квартиру, а что делать, если Тёмушка мой так и не выходит из комы, собрала вещи и стала ждать – когда невестка оплатит Тёмочке лечение и на оставшиеся деньги купит мне какой угол – может маленькую квартиру, может комнату.

– И долго ждали? – глубоко вздохнула я, понимая уже весь расклад.

– Где-то недели три. А потом приехали какие-то люди и выгнали меня. Сказали – что это теперь их квартира. Кинулась я к Людочке – она к матери переехала, а она меня на порог не пустила, сказала что Тёмушка из комы никогда не выйдет, а ей свою жизнь устраивать надо, и чтобы я не совалась к ней больше, и не вздумала в полицию заявлять, а то она заявление напишет, и Тёмочку отключат от аппарата. А Тёмочка мой, он же такой добрый, такой ласковый был, он меня так любил! Всё мне говорил – мамулечка, не переживай, я тебя никогда не брошу, и вот.