Про бабушкину квартиру – это был удар под дых. Свою бабулечку Алиса любила нежно и никак не могла свыкнуться с мыслью, что та умерла. Нет больше Нась-Вась, как звала бабушку маленькая, а потом и подросшая Алиса. И от этого "нет", хотелось плакать и спрятаться под одеяло. И, конечно, разговора о продаже квартиры быть не могло – бабушкино тридевятое царство отдать в чужие руки?

Убедившись, что умудрилась вогнать в ступор всегда строптивую дочь, Зинаида Петровна победно улыбнулась, отбросила полотенце, как знамя поверженного врага, и торжественно покинула поле боя. Жаль, что дверью хлопнуть не получилось – таковой на их малометражной кухне отродясь не было. Алиса скорчилась на табуретке и заплакала. Она в последнее время часто плакала. После смерти Нась-Васи поговорить по душам стало не с кем, не было даже кошки – мать терпеть не могла никаких животных. Алиса находила отдушину в слезах и буквах. Она либо читала, либо писала. Целыми днями. Поэтому и к экзаменам подготовилась плохо. Да и не хотела хорошо. Нужное количество баллов означало поступление на ненавистный экономический факультет. Цифры, б-р-р…

Квартира бабушки стала яблоком раздора между и так не очень-то ладившими матерью и дочерью. Зинаида Петровна считала, что Анастасия Васильевна должна была оставить квартиру ей, как наследнице первой очереди – дочери, а не внучке. И то, что последние лет десять она почти не общалась со своей старенькой матерью, не являлось аргументом. Плюс, точнее, жирный минус, общеизвестный факт: Алиса – бестолочь. А за огромную квартиру в старинном доме надо платить приличную квартплату, делать там ремонт и вообще… Что конкретно вообще, не уточнялось, но выразительно показывалось глазами: мол, старушка под старость совсем мозгами слабой стала.

Но против нотариально заверенного завещания не попрёшь. А Нась-Вась не поленилась и сделала всё по уму. На всякий такой случай в образе своей завистливой дочурки, которая всегда считала мать малахольной выдумщицей, плохо влияющей на неокрепший ум внучки. Теперь у Алисы была своя огроменная жилплощадь, небольшой и непостоянный доход и амбициозные планы. Девушка мнила себя в недалёком будущем известной писательницей, под дверью которой стоит очередь из дерущихся продюсеров и сценаристов. Эдакой Джоан Роулинг Неяженска.

Осталось только переехать. Ну и роман написать. В Алисином случае первое выглядело намного сложнее второго. Мать грозилась инфарктом, полицией и божьей карой. Во все три угрозы верилось плохо: здоровье у Зинаиды Петровны было, тьфу-тьфу, полиция вообще ни при чём, а в бога в их семье как-то верить не принято. Но Алиса с детства привыкла мать бояться, а защитницы в виде бабули уже не было. Однако этот последний демарш матери с тремя пальцами и требованием продажи наследства, наполнил Алису отчаянной храбростью. Она почувствовала себя настолько глубоко загнанной в угол, что страшнее было оставаться в нём, чем попытаться выбраться.

Твёрдое решение переехать сегодня же оторвало Алису от табуретки, высушило слёзы и придало бешеную скорость. Она металась по квартире Зинаиды Петровны, сбрасывая свои вещи в огромный мусорный мешок. Через пять минут он уже был полный и совершенно не подъёмный.

– Стоп, – сказала сама себе Алиса, – остановись. Дыши. Думай. Никто тебе не запретит забрать вещи потом. Наверное. Неважно. Возьми самое необходимое. А что у тебя самое-самое? Ничего. Паспорт и документы на квартиру. Даже зубная щётка твоя у бабушки есть. То есть, в бабушкиной квартире. Нет, глупая голова, зубная щётка в твоей квартире. В твоей.

Алиса не стала присаживаться перед выходом. На дорожку сидят тогда, когда хотят вернуться. Не в её случае, не в её…

Читатель рождается читателем, чтобы читать. Писатель – писать. А не вот это вот всё: ранние подъёмы, походы на работу. Когда запищал будильник, мой организм проснулся вместе с надеждой: сейчас отключу писк и посплю ещё часок-другой. Ага…

Вместе с «ага» вернулись воспоминания. Прогулка по тропам Неяженска, которые не принято указывать в путеводителях. Заброшки, таращащиеся с подозрением на заблудшую пешеходку. Странным образом живой магазинчик в подвале потрёпанного двухэтажного особняка, торгующий старыми книгами и хламом…

Вот любовь к книгам меня и подвела. С тихим, но радостным поскуливанием, скатилась по ступенькам к входу магазина. Старичок, похожий скорее на нечто из ассортимента своей лавки, чем на продавца, разрешил мне взять любой предмет за покупку двух книг.

Фолианты, как высокопарно нарёк еле держащиеся в обложках истрёпанные листы их хозяин, стоили неприлично дорого. Но мне очень, очень хотелось купить хоть что-нибудь! Выбрала французский перевод сказки «Крошка Цахес» и миниатюрное издание «Принц и нищий». На большее денег у меня не хватило.

Оставалось выбрать что-нибудь… Этим что-нибудь стало яйцо. Но старикан упёрся и заявил, что яйцо единственное, его нельзя выносить из магазина. Плёл что-то о заклятии драконов, охране и нёс прочую околесицу. Явно любитель фэнтези. Я хотела яйцо. Из принципа. Чтобы выйти с ним на улицу и шарахнуть об асфальт. Чтобы этот чокнутый дед увидел, как сомнётся папье-маше, и мою гордую спину. Уговоры ни к чему не привели и я, в страшном разочаровании, ткнула пальцем в первую попавшуюся статуэтку, и собралась покинуть чокнутого старика, когда в лавочку ввалились двое.