Однажды утром, когда мы взбирались на гребень горы в поисках достаточно удобного перевала, на нас напала банда индейцев-апачей, которая стала преследовать нас по пятам вдоль ущелья. Зная, что они намного превосходят нас по численности не менее, чем десять к одному, — краснокожие не стали прибегать к своей излюбленной трусливой тактике и попросту набросились на нас, на полном скаку паля из ружей и громко крича. О том, чтобы вступать с ними в открытый бой, не могло быть речи. Мы подстегивали наших обессилевших животных до тех пор, покуда они могли ощущать под копытами твердую почву, а затем спешились и укрылись в густых зарослях, росших на склоне холма, оставив врагу все наше снаряжение. С винтовками мы, однако, не расстались, они были у каждого — Рамона Галлегоса, Уильяма Шоу, Джорджа Кента и Бэрри Дэвиса.

— Все та же старая компашка, — проговорил один доморощенный юморист из нашей группы. Он был выходцем с Востока, незнакомым с правилами и обычаями культурной беседы. Жест неодобрения со стороны нашего капитана заставил его умолкнуть, после чего незнакомец продолжал свой рассказ.

— Дикари также спешились, и некоторые из них бросились в ущелье позади нас, чтобы отрезать нам возможный путь к отступлению, а заодно заставляя нас продолжать продвигаться дальше. К сожалению, густые заросли тянулись совсем недалеко, так что вскоре мы оказались на открытой местности, где на нас сразу же обрушился огонь дюжины винтовок. Однако апачи стреляли плохо, особенно когда спешили, и Богу было вольно сделать так, что никто из нас не пострадал.

Где-то метров через двадцать вдоль склона позади зарослей кустарника располагались отвесные скалы, в которых мы отыскали узенький проход. В него мы и протиснули наши тела, оказавшись в небольшой пещерке размером с комнату нашего дома. На некоторое время мы были спасены: любой человек, вооруженный многозарядной винтовкой, вполне мог оборонять вход в наше временное убежище, не допуская туда ни одного индейца. Но против голода и жажды мы были безоружны. Храбрости нам хватало как и прежде, однако о надеждах приходилось лишь вспоминать.

Ни одного индейца мы больше так и не увидели, но дым и сверкание их костров в ущелье красноречиво свидетельствовали о том, что они день и ночь следили за нами со взведенными курками винтовок где-то за ближайшими кустами. Мы знали, что любой из нас, мог, если ему вздумается выйти на открытое место, не успеет сделать и нескольких шагов. На протяжении трех дней мы сменяли друг друга, охраняя вход в наше временное жилище, пока наши страдания не стали невыносимыми. Затем — это было наутро четвертого дня — Рамон Галлегос сказал:

— Сеньоры, я был не очень-то дружен с Господом и своей жизнью доставил ему не так уж много радости, поскольку провел ее вне религии. Насколько мне известно, вы можете сказать о себе то же самое. Прошу простить меня, сеньоры, если я чем-то оскорблю вас, однако мне надоела эта игра с апачами.

Он опустился на колени на каменистый пол нашей пещеры и прижал к виску дуло пистолета.

— Мать пресвятая богородица, проговорил он, — прими душу Рамона Галлегоса.

Таким образом он покинул нам. Всех нас — Уильяма Шоу, Джорджа Кента и Бэрри Дэвиса.

Я был старшим в этой группе, и все ждали моих слов.

— Он был смелым человеком, — медленно сказал я, — знал, когда, и за что умереть. Глупо, конечно, сходить с ума от жажды, или пасть замертво от пуль апачей, или рисковать тем, что с тебя заживо сдерут шкуру. Это не в правилах хорошего тона. Давайте присоединимся к Рамону Галлегосу.

— Правильно, — сказал Уильям Шоу.

— Правильно, — сказал Джордж Кент.

Я поправил тело Рамона Галлегоса и укрыл его лицо платком. Затем Уильям Шоу сказал:

— Хотел бы я быть похожим на него, хотя бы ненадолго.

Джордж Кент сказал, что он чувствует тоже самое.

— Так тому и быть, — сказал я. — Краснокожие дьяволы потерпят еще неделю. Уильям Шоу и Джордж Кент, становитесь на колени.

Так они и сделали, а я встал перед ними.

— Боже всемогущий и отец наш, — произнес я.

— Боже всемогущий и отец наш, — повторил Уильям Шоу.

— Боже всемогущий и отец наш, — сказал Джордж Кент.

— Прости нам наши прегрешения, — произнес я.

— И нам тоже, — повторили они.

— И прими наши души.

— И прими наши души.

— Аминь?

— Аминь.

Я уложил их тела рядом с Рамоном Галлегосом и прикрыл им лица. По другую сторону костра в наших рядах возникло некоторое замешательство. Один из членов группы и вскочил на ноги.

— А ты? — закричал он. — Ты? Осмелился сбежать? Тебе не хотелось умирать? Ты — трусливая собака, и я сейчас же отправлю тебя к ним, даже если меня за это повесят!

Капитан одним прыжком, словно пантера, подскочил к буяну и схватил его за запястье. — Успокойтесь, Сэм-Юнси, и возьмите себя в руки!