— Мы её на холодильник поставили, — нашёлся я, вспомнив обстановку на кухне. — Там, за хлебницей, точно помню, упала, может, на пол. У вас же «Бирюса» холодильник? Там ещё наклейки с Терминатором на нём, от жвачки. Вот я запомнил, когда ставил.

— А, это мне брат отдал свой старый, себе новый купил, — она вдруг нахмурилась. — Себе-то новое покупает, а мне старьё отдаёт! Я в детстве с ним всем делилась, а он…

Где же прячется Дружинин? Тогда я это проглядел, а он откуда-то выскочил и схватил дочку своей сожительницы, будто живой щит. Пьяный он был сильно, тормоза в голове совсем отключились.

Якут решительно пошёл на кухню по скрипучему полу.

— Уже отмечаем? — донёсся его голос. — С самого утра? Дома жрать нечего, дочка заморенная, зато водки полно.

— А ты меня не учи детей ростить! — возмутилась Галина. — Вырастила сама, никто не помогал! А сейчас-то советы дают…

Глянул и я на кухню мельком, а там и правда только бухло. Бутылки водки, пива, алюминиевые банки с ядрёной «Чёрной Смертью», с нарисованным на ней черепом в шляпе, пластиковые бутылки «Белого орла», наверняка палёного («Ты кто? Белый орёл», тут же всплыло в памяти), популярный тогда Довгань, ставивший своё лицо на каждую упаковку продуктов и водки.

И, судя по запаху, здесь не только водка, ещё есть и разведённый спирт, возможно, даже тот самый «Рояль», но скорее всего — какая-нибудь китайская техническая бурда из пластиковых пакетов или купленный на разлив в ближайшей нелегальной точке. Ну а из еды варёная картошка и банка шпрот, пустая такая же использовалась как пепельница.

Застевнявшаяся девушка, дочка Галины, отошла к вешалке, глядя на меня. На вешалке висела старая китайская куртка красного цвета. Обои на стенах облезли, линолеум под ногами встал дыбом, но в одном месте всё-таки лежал лист нового. Сожитель матери, очевидно, поначалу хотел делать в доме ремонт, но потом загулял и на всё плюнул.

— А чего не в школе? — спросил я.

— Загрипповала, — пролепетала она.

Я посмотрел на неё, а потом вопросительно показал на дверь кладовки одними глазами.

— Он там? — шепнул я, очень тихо. — Скажи, и мы его заберём. Он тебе больше не навредит.

Она помотала головой, испугавшись ещё больше. Я молча показал на дверь в санузел, и она кивнула.

Попался, гад.

— Зря в школу не ходишь, — громко сказал я, пройдя внутрь квартиры. — Прогуляешь, а потом…

Якут выглянул из кухни, я показал ему на туалет. Он удивился, но кивнул. Я медленно подошёл туда, убрав руку под куртку и обхватив рукоятку пистолета, и встал у двери.

— Ладно, — очень громко сказал старший опер и протопал мимо туалета, чтобы под его ногами скрипело. — Мы пошли. Барсетки нет, в машине наверное осталась.

— А где ещё-то?! — возмущалась женщина. — Сами потеряли, а на меня валите. Уходите уже, никакого продыху от вас…

— Идём, идём мы… Пашка, давай!

Я взялся за ручку двери и с силой дёрнул её на себя. Шпингалет не выдержал, а державшийся с той стороны Дружинин выпал вперёд и растянулся на полу.

Я напрыгнул на него сверху, а с другой стороны налетел Якут, и мы заломили ему руки.

— А-а-а! — завопил Дружинин, короткостриженный плюгавый мужичок под сорок в грязной майке. — А-а-а! Мусора легавые, падлы! Вы чё творите, волки позорные! А, пусти, больно! А-а-а!

В голосе слышались гнусавые блатные интонации. Плечи у него были густо покрыты тюремными татуировками, партаками, будто он там был авторитетом, хотя сидел простым ворюгой.

— А это чё? — Якут показал на обрез, упавший на грязный линолеум. — Откуда? На охоту собрался? На кого?

— Пусти его! — Галина склонилась над Якутом и начала отчаянно шлёпать его по спине двумя ладонями. — Пусти его! Пусти!

А дочка убежала в спальню, чтобы не видеть ничего.

Дружинин извивался как уж, но я держал. Получилось. Мне уже не придётся видеть, как умирает друг, этого не случилось.

У меня получилось. А если получилось с этим, получится и с другим. Теперь я это знаю.

— Потащили его, Пашка, — сказал Якут. — Увезём к нам, вопросики к нему имеются…

Под сильный скрип тормозов служебная машина остановилась у отдела милиции, рядом со стоящим там белым москвичом 412-й модели.

Очень хорошо знакомая мне машина. На мгновение я даже опешил. Но это он. Из москвича вышел мужик с морщинистым лицом, одетый в кожанку, среднего роста, но крепкий. Он нас узнал, помахал нам широкой ладонью и закурил, потом махнул рукой, показывая, что хочет со мной поговорить.

— О, Лёха Васильев, — сказал Якут. — Тебя ищет, Пашка. Ладно, поговори, а мы сами дотащим, никуда он не денется.

Он открыл дверь и выкрикнул, глядя на здание:

— Васька! Помоги мне!

На втором этаже в открытое окно высунулся высокий мужик под полтинник, с красным лицом и пышными рыжими усами. Это был опер Устинов. Шутник и балагур в звании капитана.