“НА ПОВЕРХНОСТИ!” – подумал Фраффин.

– Задействуйте все другие средства! – резко скомандовал он. – Лично отдайте приказ каждому пилоту. Этот корабль должен быть найден! Должен быть найден!

– Но… что мы должны делать, когда найдём его?

– Женщина, – сказала Юнвик.

Фраффин покосился на лишённую тела голову, висящую в воздухе над контрольным селектором, и снова впился глазами в Лутта:

– Да, женщина. Возьмёте её и доставите сюда. Она наша собственность. Мы сумеем договориться с этим Келекселом. Никаких срывов, понял? Доставь её мне!

– Если смогу, достопочтенный Директор.

– Очень советую тебе найти такую возможность, – сурово сказал Фраффин.

Фурлоу проснулся от щелчка будильника и выключил его прежде, чем раздался звонок. Он сел в кровати, безуспешно пытаясь преодолеть отвращение к наступающему дню. Теперь каждый новый день превращался в адскую пытку. Вейли делает все, чтобы раздавить его, и не остановится до тех пор, пока… Фурлоу глубоко вздохнул. Скоро станет совсем невмоготу, и ему придётся уйти с работы.

Общество помогало принять такое решение – анонимные письма с угрозами, телефонные звонки. Он стал изгоем.

Профессионалы вели себя иначе. Поступки Парета и старого судьи Виктора Веннинга Гримма в суде и за его пределами следовало, очевидно, помещать в разные отделения, тщательно изолированные друг от друга.

– Все уляжется, – говорил ему Гримм. – Дай срок.

– Ничего, Энди, – успокаивал Парет. – В чем-то выигрываешь, в чём-то проигрываешь.

Фурлоу тщетно гадал, испытывают ли они хоть какие-нибудь эмоции в связи со смертью Мёрфи. Парет был приглашён на казнь и, как говорили в суде, советовался с друзьями, идти ему или нет. Как ни странно, добрые чувства победили. Ему посоветовали не проявлять себя слишком безжалостным.

“Зачем я пошёл? – спрашивал себя Фурлоу. – Хотел подсыпать соли на раны?”

На самом деле, смиренно приняв приглашение осуждённого “посмотреть, как я умру”, он пошёл туда, рассчитывая снова увидеть таинственных наблюдателей в их летающем цилиндре.

Они… или галлюцинация и на этот раз были там.

“Есть ли они на самом деле?” – его мозг требовал разъяснения. И сразу же другой вопрос: “Где ты, Рут?” Он чувствовал, что, если она вернётся и сможет объяснить своё исчезновение, галлюцинации сразу прекратятся.

Его мысли вновь вернулись к казни. Потребуется ещё много долгих недель, чтобы стереть это воспоминание. В памяти сохранялись тревожащие его звуки: лязг металла о металл, шарканье подошв, когда охрана подводила Мёрфи к месту казни.

Фурлоу мысленно видел остекленевшие глаза осуждённого. Перед смертью Мёрфи уже не выглядел таким коренастым. Тюремная роба свободно болталась на нём. Он двигался с трудом, волоча ноги. Впереди него шёл священник в чёрной сутане, поющий звучным голосом, в котором иногда проскальзывали жалобные нотки.

Когда они вошли, в комнате повисла мёртвая тишина. Все глаза обратились к палачу. Он выглядел, как мануфактурный клерк, высокий, с предупредительным лицом и уверенными ухватками профессионала – стоящий перед оклеенной резиной дверью.

Палач взял Мёрфи под руку, помог перебраться через высокий порог. Один из охранников и священник последовали за ними. Фурлоу стоял рядом с дверью и мог хорошо видеть всю группу и слышать, как они переговариваются.

Охранник затянул ремешок на левой руке Мёрфи, попросил его сесть поглубже на стуле.

– Давай сюда руку, Джо. Чуть дальше. Вот так. – Охранник затянул ремешок. – Не больно?

Мёрфи покачал головой. Его глаза по-прежнему были стеклянными, напоминавшими глаза загнанного зверька.

Палач посмотрел на охранника и заметил:

– Эл, может ты останешься здесь и подержишь его за руку?

В этот момент Мёрфи очнулся. То, что он сказал, потрясло Фурлоу и заставило его отвернуться.

– Тебе лучше остаться с мулами и фургоном.

Фурлоу не раз слышал эту фразу от Рут – одна из семейных поговорок, истинный смысл которых известен лишь узкому кругу посвящённых. Когда Мёрфи произнёс её, Фурлоу понял, что нет силы, которая сможет разорвать цепь между отцом и дочерью.

Все остальное было уже не так страшно.

Подавленный воспоминаниями, Фурлоу вздохнул, спустил ноги с кровати на холодный пол. Сунул ноги в шлёпанцы, надел халат и подошёл к окну. Стоя у окна, он смотрел на открывающийся вид, ради которого двадцать лет назад отец купил этот дом.

Утренний свет резал ему глаза, и они начали слезиться. Фурлоу взял с ночного столика свои тёмные очки, надел их, подрегулировал фокус линз.

Перед ним был обычный утренний пейзаж – равнина, поросшая секвойями. Между красными стволами держался туман, который окончательно должен рассеяться только часам к одиннадцати. Два ворона сидели нахохлившись на ветке старого дуба и изредка каркали, созывая своих невидимых товарищей. Капельки роем свисали с листьев акации, росшей прямо у окна.