Размахнувшись, я метнул кинжал. Сделав оборот, он вонзился в шею твари, бросившейся на Артёма. Зверюга взвизгнула, но умирать даже не собиралась. Массивная лапа ударила по ледяной рукояти, и клинок вывалился из раны, немного увеличив разрез. Существо тут же переключило своё внимание на меня. А зря.

— Сдохни, сука! — заорал Прохоров и набросился на зверюгу, обхватив её руками за шею.

Правая рука парня ухватилась за рану, после чего Артём потянулся к мане. Его ладони вспыхнули ярким пламенем, и по кабине пополз едкий дым жженой плоти. Тварь забилась в агонии, пытаясь сбросить Прохорова. Оттолкнувшись лапами, она впечатала его в стену, так что Артём едва не отключился, но лишь крепче сдавил шею существа.

Второй недооборотень рывками вытянул труп Остапа на улицу и принялся грызть его ногу. Судя по всему, мы наткнулись на падальщиков. Проклятье. Если бы у нас был труп Имперца, могли бы отдать его тварям, и не пришлось бы сражаться. Но отдать им Остапа мы не могли.

Я подхватил кинжал, лежащий на полу, и собирался помочь Артёму, но помощь уже не требовалась. Оттолкнув от себя обугленную голову твари, Прохоров заорал что-то неразборчивое и выбежал из кабины локомотива. Я последовал его примеру. Выскочив из кабины, я оказался на высохшей траве, а в лицо ударили рассветные лучи.

В двадцати метрах слева Лёха, держа в руках палку длиною в локоть, словно тореадор, уходил от бросков медведеобразной твари. Поджав лапы, существо оскалило пасть и резко выпрыгнуло в сторону Лешего. Наш китайский пчеловод с улыбкой на лице сделал шаг в сторону, а после со всего размаха обрушил палку на голову зверюги.

Хрясь! Деревяшка развалилась на две части, не причинив твари никакого урона. Зато разозлить её вышло просто замечательно. Встряхнув головой, недооборотень издал протяжный вой и с остервенением бросился в атаку, размахивая когтистыми лапами.

— Дафай, фобака! Я тебе вфе фубы фыбью! — выкрикнул Леший, швырнул в зверюгу обломок палки и, судя по всему, решил драться врукопашную. Идиот.

Левее всё было куда драматичнее и ещё абсурднее. Прохоров попытался повторить за Лешим и ударить тварь, терзающую Остапа, в морду. Но существо мгновенно отпустило ногу покойника и сомкнуло массивные челюсти на руке Артёма, заглотив её по самый локоть. Прохоров неминуемо остался бы без руки, если бы не магия огня.

Парень ухватил зверюгу за язык, одновременно с этим потянулся к мане и покрыл руку огнём, так что в пасти твари вспыхнуло яркое пламя. Недооборотень выл, дёргался из стороны в сторону, таская за собой Прохорова, но тот продолжал сжимать язык, выжигая нутро существа.

— Лёха! — выкрикнул я и швырнул Лешему кинжал.

Екатеринбург.

Капитан группы специального назначения «Три топора» слышал лишь рёв мотора, а в голове пульсировала мысль «Хоть бы успеть!». Он издали заметил чёрные тучи дыма, поднимающиеся в рассветное небо. Горела его столица. Столица, которой он был безмерно предан, за которую был готов умереть. Воздух пропитан гарью и смрадом смерти, подобным тому, что капитан привык вдыхать на полях сражений.

Да, официальная столица была в Хабаровске, но Гаврилов там никогда не бывал. По крайней мере по гражданским делам. По работе приходилось заглядывать и не в такие крысиные норы. А ещё капитан частенько видел, как работает Имперская гвардия. Безжалостно, кроваво, жестоко.

После этих нелюдей на поле боя оставались искалеченные кровоточащие куски плоти, бессильно взывающие добить их. Но такой милости Имперцы не выказывали. Они предпочитали оставить тяжело раненных на корм воронам и прочему зверью. Зачем? Банальная тактика устрашения. Любой аристократ в Империи молился всем богам, прося, чтобы ему никогда не пришлось стать следующей целью чистильщиков.

В какой-то мере Гаврилов мог понять мотивы великого Ивана Васильевича; огромная Империя, которую нужно удержать любой ценой. Не дать разорвать на части. Не позволить внутренним и внешним врагам посеять раздор. Вот только Император и был тем самым семенем раздора.

Своей жестокостью он заставлял себя ненавидеть. Многие аристо презирали текущего правителя, как и его предка, но боялись в этом признаться даже самим себе. Если бы Император велел казнить половину страны на центральной площади, аристо, дрожащие от ужаса, лишь хлопали бы в ладоши и улыбались. Улыбались, радуясь, что казнят не их самих.

Легко врать себе и другим. Куда сложнее сказать правду — и столкнуться с последствиями. От этой мысли Гаврилов невольно ухмыльнулся. Сказать правду? Ну да. Сам-то капитан уже сказал барону правду о том, что спит с его женой. Почти сказал. Проклятье. Как же всё сложно… Внезапно оказалось, что и трусливых аристократов можно понять. Но не простить.

Да и себя-то Гаврилов простить не мог. Влюбился, как мальчишка, и за спиной своего господина возлёг с его женой. Впрочем, это не волновало капитана. Его волновало то, что не хватило духа признаться и взять на себя всю ответственность. Струсил? Не нашел слова? Или — всё вместе?