Шрифт:
– Нужна постоянная бдительность экипажа, особенно стрелков. При своевременном обнаружении заходящего в атаку противника резкое маневрирование по курсу и высоте обеспечивает отрыв от него.
Затем начальник связи воентехник 1 ранга Чобанян ознакомил с системой опознавания и связи.
Тщательно готовился этот вылет, прошлые уроки пошли на пользу.
На аэродроме уже вовсю кипела работа: трещали храповики лебедок, повизгивали тросы и ролики, щелкали замки. Механики заправляли машины бензином, вооруженцы укладывали в ящики ленты с патронами. Со всех сторон доносилось: "Давай! Стоп! Поднатяни... Пошел!" Инженер по вооружению старший техник-лейтенант Иван Иванович Петухов, со слипшимися от жары волосами, в пилотке, сбитой на затылок, носился от самолета к самолету, контролировал, советовал, ругал...
– Все в порядке, командир! Птичка, как новенькая, - устало улыбаясь, доложил Варварычев.
После взлета берем курс на запад. Машина идет хорошо, словно замерла на месте, только монотонный гул моторов напоминает, что мы в полете. Глаза постепенно привыкают к темноте. Справа под крылом просматриваются серебристые излучины рек, темные провалы лесов. Вскоре внизу заблестела морская гладь: вышли к Керченскому проливу. Теперь главное - наблюдение за воздухом. Только собрался предупредить стрелков об этом, как услышал доклад Панова:
– Командир, слева пересекает курс самолет с включенными бортовыми огнями!
– Смотреть внимательнее! Без команды не стрелять!
На всякий случай сбавляю газ и доворачиваю в сторону неизвестного самолета, чтобы ему не было видно пламени из выхлопных патрубков.
– Двухкилевой, сто десятый!
– уточняет Панов.
– Без команды не стрелять! Пересекаем береговую черту.
– Димыч, цель видишь?
– Пока нет. Впереди по курсу взрывы и пожары, видимо, наши работают. Доверни десять градусов влево. Так! Цель вижу! Боевой!
Входим в зону зенитного огня. Разрывы приближаются, охватывают самолет кольцом.
– Лубинец!
– Есть!
– Листовки!
– Готов!
– Пошел!
Шесть тысяч листовок белыми хлопьями разлетелись в воздухе. Никитин колдует над прицелом, что-то мешкает.
– Штурман, бомбы!
– Секундочку, командир... Доверни на градус вправо.
Я буквально глажу штурвал, чтобы не сбить самолет с курса. Самый ответственный и самый опасный момент: нельзя маневрировать, уклоняться от снарядов, курс и скорость должны быть неизменными, иначе промажем. Идеальные условия для прицельной стрельбы вражеских зенитчиков.
– Так... Еще немного влево... Хорошо! Залп! Машина вздрагивает. Сразу начинаю маневрировать между лучами прожекторов, вспышками разрывов.
– Как легли бомбы?
– Нормально, - скромно отвечает Димыч.
– Веселенькая ночь у фрицев!
– смеется Панов.
– Устроили им фейерверк!
Выходим из зоны огня, летим над берегом Азовского моря. Вдруг вижу: прямо на нас идет самолет с включенной фарой. Делаю разворот на девяносто градусов, убираю газ. "Мессер" проносится над нами. Быстро снижаюсь, возвращаюсь на свой курс.
На разборе обобщили опыт борьбы с истребителями противника, разобрали приемы уклонения от их атак. Бомбардировщик должен резко отвернуть с курса с потерей или с набором высоты. Успех зависит от своевременного обнаружения истребителей, точного определения момента их атаки. Эта задача возлагается в первую очередь на стрелков.
После разбора всех отпустили отдыхать. Захотелось побыть одному. Перешел железнодорожное полотно, направился к станице. В тени привокзальных тополей расположился маленький базарчик - на дощатых прилавках крынки с молоком, ряженкой, кучки огурцов, помидоров, яблок. Закутанные в платки пожилые казачки лениво перебрасываются певучими фразами, отмахивают от своего нехитрого товара назойливых мух, не теряющих бодрости даже в такую жарищу.
В горле пересохло, но кроме меня покупателей было не видно. Должно быть, заметив мое замешательство, женщины закричали наперебой:
– Эй, морячок, молочка холодного!
– Ряженки, только из погреба!
Подошел к ближней, смущаясь взял протянутую пол-литровую кружку. Разглядел под платком темное, в белых морщинках вокруг добрых, невыцветших глаз лицо. Женщина кивком провожала каждый мой торопливый глоток.
– Пей, сынок, пей! Не спеши, а то горло застудишь...
– Спасибо, - вынул десятку, протянул вместе с пустой кружкой.
– Не надо, не обижай! У самой сын на фронте, где и не знаю. Все вы теперь наши сыновья! Я тебя молочком попою, а твоя мать - моего, может, Леню...
– Она поднесла к глазам уголок платка.
– Лишь бы вражину остановить. Остановите, а, сынок?
В мокрых от слез глазах ее были страх и надежда.
– Остановим...
– Ну то и главное, ежели так.
– Так, мать, так!
– Хоть бы сюда не пришел, проклятый! В станицу идти расхотелось, вернулся обратно к ребятам.
– Ты чего?
– заботливо оглядел меня Димыч.
– Вроде бы не в себе.