Роковые вопросы. Русские писатели против Запада

«Мы – подражатели, то есть думаем и делаем не то, что нам хочется, а то, что думают и делают другие. Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы. Поэтому, все наше историческое движение получило какой-то фантастический вид», – писал Николай Николаевич Страхов (1828–1896) – философ, публицист и литературный критик, ближайший сотрудник Достоевского и его первый биограф.

В своих работах Н.Н. Страхов стремится перетолковать творчество русских писателей в славянофильском духе. Разоблачая Запад как «царство рационализма», Страхов настойчиво подчеркивает самобытность русской культуры, становится горячим сторонником и пропагандистом идей H.Я. Данилевского о различии культурно-исторических типов. Почвенничество у Страхова завершается в борьбе против всего строя западного секуляризма.

Книга эта касается самого главного, самого существенного из наших вопросов, вопроса о нашей духовной самобытности. Без сомнения, коренное наше зло состоит в том, что мы не умеем жить своим умом, что вся духовная работа, какая у нас совершается, лишена главного качества: прямой связи с нашей жизнью, с нашими собственными духовными инстинктами. Наша мысль витает в призрачном мире, она не есть настоящая живая мысль, а только подобие мысли.

Мы – подражатели, то есть думаем и делаем не то, что нам хочется, а то, что думают и делают другие. Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы. Поэтому, все наше историческое движение получило какой-то фантастический вид. Наши рассуждения не соответствуют нашей действительности; наши желания не вытекают из наших потребностей; наша злоба и любовь устремлены на призраки; наши жертвы и подвиги совершаются ради мнимых целей. Понятно, почему такая деятельность бесплодна, почему она только пожирает силы и расшатывает связи, а ничего доброго произвести не может.

Эта фантастическая беда хуже всевозможных действительных бед и несчастий. Вообразим, в самом деле, что Россию постигли какие-нибудь реальные бедствия и одолевают реальные недостатки: голод и пожары, война и внутренние болезни, жестокость и безрассудство правителей, невежество, пьянство, преступления, дикие нравы; разве все это еще могло бы быть поводом к отчаянию? Не ясна ли сущность каждого из этих зол?

Эти бедствия и недостатки в той или другой мере неизбежны, и могут приводить нас в скорбь, но не в недоумение; мы тут хорошо знаем, против чего и как следует бороться; все зависит только от нашей стойкости, от нашей доброй воли. Но что сказать, когда болезнь чисто умственного свойства, когда люди постоянно поражаются острою мечтательностью, когда они слепнут для действительности и тратят свои силы и деятельность на погоню за воображаемыми благами и на борьбу против воображаемых зол? Мысли таких людей питаются сами собою, независимо от всего окружающего; стремления их возникают и разгораются без настоящих нужд, и потому ничем удовлетворены быть не могут; жажда жизни, которая их мучит, не находит себе никакого утоления в действительном мире и обращается в ненависть к этому миру, заставляет их губить себя и других.

При нынешней легкой жизни, при уничтожении и облегчении всяких уз, некогда связывавших человека, люди начинают забывать свое прошлое, теряют понимание неизбежных трудностей и условий жизни и на свободе предаются самодовольным мечтам о неслыханном еще совершенстве и обновлении человечества. Эти мечтания, отрешенные от действительной жизни, зародились и развились там, на Западе; как же им было не приняться у нас, в том народе, образованные классы которого постоянно и неизбежно отрываются от родной действительности! Нелепое, невежественное убеждение, что мы, теперешние люди, выше людей прошлых времен; нелепая уверенность, что здесь, на земле, возможно какое-то благополучие, мирящееся со всеми противоречиями нашей судьбы и природы – эти мысли, свидетельствующие о крайней дикости наших умов и сердец, о том, что в нас заглохло истинное понимание и чутье вещей, господствуют повсюду в наше просвещенное время. Самодовольный век все больше и больше отрывается от прошлого, все меньше и меньше понимает истинный смысл жизни.

Что же делать против такого зла? Чем предупредить ужасные разочарования, к которым приведет такое самообольщение? Очевидно только одним: нужно открыть ослепленные глаза, указать заблуждающимся правильный путь. Задача безмерная! Требуется, собственно, изменить характер нашего просвещения, внести в него другие основы, другой дух. Эта задача в особенности настойчиво является перед нами, русскими, так как только в нас одних можно еще предполагать духовные инстинкты, не похожие на европейские; сама же Европа едва ли может изменить тому пути, по которому так далеко ушла в своем развитии.

Нам не нужно искать каких-нибудь новых, еще небывалых на свете начал; нам следует только проникнуться тем духом, который искони живет на нашем народе, и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли. Народ, как огромный балласт, лежащий в глубине нашего государственного корабля, один дает этому кораблю его прямое и могучее движение, несмотря ни на какие внешние ветры и бури, несмотря ни на какую ветренность кормчих и капитанов. Эту бессознательную жизнь, эту духовную силу, исполненную такого смирения и такого могущества, нам следует привести себе к сознанию, и ею одушевить наше просвещение. Обнаружив еще неслыханную в мире стойкость, живучесть и силу распространения, русский народ, однако же, никогда не отдавался исключительно материальным и государственным интересам, а, напротив, постоянно жил и живет в некоторой духовной области, в которой видит свою истинную родину, свой высший интерес. Вот из какого строя жизни нам нужно почерпать и уяснять себе начала для понимания человеческой жизни и отношений между людьми, начала, которыми должен быть внесен лучший смысл в науки нравственного мира, в историю, в науку права, в политическую экономию.

Европейское просвещение, этот могущественный рационализм, это великое развитие отвлеченной мысли, должно быть для нас побуждением и средством к такому сознательному уяснению наших собственных духовных инстинктов; все наше рабство перед Западом, все наши обезьянничанья и все беды, которые мы от этого терпим и будем еще терпеть, получат себе даже некоторое историческое оправдание, если ценою их мы достигнем, наконец, сознательной самобытности, если пробудится в нас настоящая умственная жизнь, и тогда непонятное для себя и для других чудище мира, которое называется Россиею, придет к сознанию самого себя.

В различных, хотя не весьма многих и не весьма ясных, суждениях о польском вопросе почти без исключения упускается из виду одна существенная его черта. Нам легче и мы очень привыкли рассматривать вещи с более общих точек зрения, и потому частная, характеристическая особенность дела ускользает от нашего внимания. Но, так как в настоящем случае дело имеет для нас живейший интерес, то его особенности должны же наконец понемногу стать ясными для всех.

Из-за чего поднялись поляки?

Подводя эти явления под ходячие общие понятия, мы обыкновенно отвечаем так

1) Они поднялись из-за идей космополитических, т. е. для всяческого улучшения своего быта и расширения своих прав.

2) Или – они поднялись из-за идеи национальности, т. е. просто для освобождения себя из-под власти чужого народа.

Одни считают главною и существенною пружиною восстания одну из этих причин, другие другую. Можно, наконец, признавать наравне и ту, и другую; можно сказать, что поляки стоят за космополитические идеи и, в числе их, за космополитическую идею равноправности всех народов.