– Да, плохое.

– Ну что ж, дадите землю, буду пахать-сеять. А с мужика меня уже никто не выгонит.

Секретарь гмыкнул, что означало, должно быть, смех.

– Плохое вот что: не вступаете вы в партию. Почему бы это?

– Я должен отвечать?

Секретарь пожал плечами, развел руками.

– Как вам сказать?..

Я решился:

– Не хочу торопиться делать политику.

Петр Яковлевич усмехнулся:

– А мы с вами и не делаем политику. Мы ее проводим в жизнь.

– Я согласен проводить эту политику. Но хотел бы иметь право и на сомнение.

– Так вот в чем дело!
– покачал он головой.
– Ох уж эта мне интеллигенция!.. Ну, пусть будет по-вашему. Только смотрите, чтобы жизнь не опередила вас. А в том, что вы будете нам помогать, я не сомневаюсь. О вас говорят - человек честный.

– Благодарю.

– Вот и скажите нам: как вы относитесь к идее организации в вашем селе сельскохозяйственной коммуны типа артели?

Я сказал ему то же самое, что и Безуглому как-то.

Сашко порывался перебить меня, но Петр Яковлевич с досадой замахал на него рукой.

– Сомнения ваши разделяю и я, - сказал он просто.
– Но подумайте и о том, что кооперативный план - это не пустой звук. Проще не скажешь: единственно возможный способ ликвидации эксплуататорского класса на селе в кооперации. Для этого нужно иметь опыт. А опыт - в работе. Пусть и в ошибках. Пусть и в срывах. Пока найдем правильный путь.

– Ну, хорошо. А если ошибки и срывы дискредитируют саму идею кооперации?

– Об этом мы не имеем права и думать. Можно отступить временно, в порядке тактического маневра, что мы и делаем, вводя нэп. Но отступление по всему фронту немыслимо. Иначе пришлось бы перемахнуть и через исходные позиции. То есть утратить и революцию. Есть в этом логика?

– А пожалуй, что да.

– Вот видите! Давайте же подумаем, как с самого начала взять верную ноту, не пустить "петуха". Надо максимально доводить до крестьянина хороший пример организации аграрного производства. Смотри, дядька, как у людей получается!.. Совхозы уже имеем. Это, как известно, высшая форма организации социалистического сельского хозяйства. Но крестьянин и раньше мог наблюдать собственными глазами крупное производство. Что ж, Бубновский неплохо хозяйствовал! Но для мужика это хозяйствование было враждебным. А коммуна - э-э, тут иное дело, это на его глазах, и хозяйничают в ней его сосед, или сват, или брат. Вот в это мужик уже поверит. Да еще как!..

– Но согласитесь же - это будет рай для избранных!

– Пусть будет сперва для избранных, чтобы в него поверили вообще! И в этом есть логика?

Кочевский засмеялся. Он, видимо, любил не столько спор, сколько победу в нем.

– Ну, так вот. К горячности этих юношей, - с легкой усмешкой указал на Ригора и Сашко, - добавим ваш жизненный опыт, трезвый ум и необходимый во всяком деле скепсис - и составится хороший триумвират учредителей коммуны! Ну, как?

– Согласен, - без должного в подобных случаях пафоса сказал я.

В это время в помещение вошел Виктор Сергеевич.

– А вот товарищ агроном, - кивнул на него секретарь, - будет помогать вам экономическими расчетами. Не торопитесь. Все предложения подготовьте к началу посевной. Землеустройство затянется, возможно, даже придется коммуне сеять на землях кавэдэ. А потом можно будет произвести обмен посевами. Ну, это еще впереди...

Так запряглись мы в большую работу...

Не люблю я, как уже говорил, вмешиваться в жизнь, но никак не удается остаться в сторонке. Захватит тебя водоворот, и хочешь - выплывай, а хочешь - пузыри пускай. И должен, черт побери, выплывать...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой автор видит Яринку по-настоящему

счастливой молодицей

От самой свадьбы Яринка никак еще не пришла в себя. В ушах все еще звучали свадебные песни - веселые и страшные своей волшебной силой, песни-пророчества, песни-заклятия. Будто и до сих пор продолжался праздник, шумный, бесконечный, бессонный и изнуряющий. А вся теперешняя ежедневная, без конца и края, работа казалась отдыхом от того надоедливого праздника.

С третьими петухами вскакивала Яринка, горячая не от сна, а от бессонницы. Вся как наболевшая рана: не касайся - больно, но и немая - за нее могли кричать лишь другие. Свекровь тоже стеная сползала с печи, - она была честной рабочей скотинкой и перекладывать всю свою ношу на слабые плечи невестки не хотела.

В одних нижних сорочках становились на колени - громким шепотом, преданно и нелукаво разговаривали с богом - "Отче наш, иже еси на небесех...", - выстреливали непонятные, тяжелые и шелестящие, как птичья дробь, слова, разгоняли ими сон, молча одевались, - свекруха ревниво поглядывала на невесткин живот, будто за несколько недель могло что-то измениться в ее существе, зевала открыто и откровенно, словно приглашая к этому и невестку, плескала из ладоней холодной водой в лицо, небрежно утиралась краем фартука, неодобрительно, но и без осуждения смотрела, как старательно умывается Яринка, - того и гляди сороки унесут!
– и так, отдав дань новому дню, вступали в работу.