– - Вам плохо?

– - Очень плохо, Шаяхмет Курбанович,-- и от перехватившей горло спазмы Мансур чуть не заплакал.

– - Не понимаю, человек от такого сообщения на крыльях лететь должен, а ты сник. В чем дело, Атаулин?

– - Беда у меня, товарищ управляющий,-- решился Мансур,-- на меня в милиции дело завели...

– - Какое дело?-- удивился Шаяхмет Курбанович.-- Давай-ка зайдем в прорабскую, и ты все подробно расскажешь. Только успокойся и не волнуйся, надеюсь, ты никого не убил?

В прорабской Мансур долго рассказывал управляющему все как есть.

Шаяхмет Курбанович, выслушав Мансура, похлопал его по плечу:

– - Не переживай, утрясем твое дело...

Он тут же позвонил в Нагорное, секретарю райкома, попросил принять его. Получив добро, хитро улыбнулся Мансуру:

– - Выше голову, джигит! Не горюй, все уладится. За такие дела у нас не сажают. Ведь умудрился самый дешевый в стране элеватор возвести, и людей не обидел... Нет, не зря мы тебя на орден выдвинули...

Приехал он в Аксай на следующий день. Еще издали увидел Мансур у него в руках знакомую папку.

– - На, держи, джигит, можешь сохранить на память. Любопытные бумажки тут есть, я все-таки посмотрел дело.

– - Всего три бумажки подлых,-- сказал Атаулин, еще не веря в такой поворот дела, и горько добавил:-- И неплохие ведь рабочие...

Шаяхмет Курбанович обнял его по-отечески за плечи и, мешая русские и казахские слова, сказал:

– - Не раскисай. Ты ведь думающий инженер... Твое дело строить, строить по большому счету. Я виделся сегодня с твоим родственничком, лейтенантом Атаулиным. Конечно, если бы ты, как иные прорабы, воровал и продавал, это было бы ему понятно, а так... А так и в самом деле, согласись, трудно доказать свою правоту. Но ведь таких, как твой родственник, к сожалению, еще много, так что намотай на ус, джигит, и впредь думай, что делаешь...

...После отъезда управляющего Мансур долго сидел в оцепенении в прорабской один, не выпуская злополучной папки из рук, потом, увидев в окно, что неподалеку жгут строительный мусор, вышел и направился к костру. На секунду, раздумывая, задержался у огня, но потом, словно боясь, что передумает, решительно снял держатель скоросшивателя и швырнул десятки объяснений, протоколов допросов в самую середину огня -- пламя вмиг слизало разлетевшиеся бумаги: черные и белые слова горели одинаково. "Свободен! Свободен!"-- кричать хотелось ему, но не было ни радости, ни сил...

После митинга, на который собрался весь Аксай, где вручали ордена и медали отличившимся и говорили много теплых слов о строителях, гости отправились на банкет, организованный по такому случаю в Нагорном -- в Аксае просто не было где его провести. Пригласили на банкет и всех награжденных. Возбужденные, счастливые, они вряд ли думали тогда о скорой разлуке со своим молодым прорабом, как и Атаулин не предполагал, что не увидит их лет двадцать...

В разгар банкета, на котором энергичный Шаяхмет Курбанович был тамадой, он нашел время перекинуться несколькими фразами с Атаулиным.

– - Доволен?-- спросил управляющий.

– - Спасибо,-- ответил Мансур.

– - Это я должен сказать тебе спасибо... Потому что помог по-новому взглянуть на мое привычное дело, доказал, какие возможности открываются, если работать от души, со знанием дела. И в твоем самоуправстве, я имею в виду поощрение рабочих стройматериалами, есть, видимо, свой резон. Наверное, большие стройки и в самом деле должны предоставлять селу такую возможность. Поощрять, пусть даже по оптовой цене, стройматериалами лучших рабочих -- это же огромная подмога делу, я уже не говорю о социальной стороне такого подхода. Но об этом мы еще потолкуем с тобой... А сейчас я хотел сказать вот о чем... Отдохнешь дней десять, не больше, а потом прилетай в Алма-Ату, оттуда вместе двинем в Тургайскую степь, там есть элеваторы-долгострои, примешь строительство, надеюсь, добьешь...

Подали бешбармак -- главное блюдо казахского застолья, и внимание всех переключилось на голову варана -- символ уважения к гостям, ее и подавали-то отдельно, на самом красивом блюде. И когда Шаяхмет Курбанович, знавший все тонкости этого ритуала, стал обделять каждого кусками мяса, сопровождая каждое подношение веселыми комментариями, Атаулин потихоньку, незамеченным, вышел из-за шумного стола...

Все произошло так неожиданно, и вдруг радость уступила место такой тяжелой усталости, что единственным желанием сейчас было забраться на сеновал и проспать беспробудно часов двадцать подряд, не меньше.

Мать, радовавшаяся награждению сына большим орденом (во всем Аксае в те годы ни у кого не было такой высокой награды), а больше всего тому, что в милиции дело прекратили, и предположить не могла, что уже вскоре попрощается с сыном. Но когда Мансур сообщил ей об этом она, вопреки его опасениям, не огорчилась, скорее даже обрадовалась -- так велик был ее страх за сына. Она до сих пор не верила, что так благополучно закончилась та неприятная история. Молва -- страшная вещь, уже и в школе стали коситься на нее некоторые учителя, считая, что дыма без огня не бывает. И на улицу хоть не выходи, все вроде с жалостью, с пониманием -- все-таки единственный, в таких трудах поднятый сын,-- а все же неприятно. Разве о такой славе мечтала она для сына?