Еще один аэропорт, снова огни, бьющие в усталые глаза. Амалия не думала о том, что вот — какой был безумный день, сколько прокрутилось всякого разного с той минуты, когда она узнала о побеге Эйвона. Быстро — раз-раз — сориентировалась в незнакомом месте, нашла главную справочную, подошла к окошку и зарыдала. Там, на счастье, сидел юноша — наивный такой, круглоглазый. И когда хорошенькая рыдающая девушка поведала, что ее больной папочка вопреки запрету врачей куда-то улетел, и она для спасения бедной его жизни обязана папочку настигнуть, юноша закивал, несколько раз сказал: «Успокойтесь, мэм, пожалуйста, успокойтесь», а потом заиграл на своем компьютере — о блаженство! Все списки пассажиров, улетевших за последние сутки, были в этом волшебном ящике .

— Господин Тэкер, миз? Джошуа Тэкер, во Франкфурт, рейс номер…

— Я вас люблю! — выпалила Амалия и без паузы спросила, когда ближайший рейс на Франкфурт.

До рейса было четыре часа. И еще неизвестно было, разрешит ли шеф лететь в Германию: достаточно бессмысленное предприятие, если подумать здраво. Так или сяк, они решили пойти в гостиницу. Для маскировки взяли номер на двоих. Амалия с трепетом вызвала Мабена и доложилась: Франкфурт.

Последовало молчание, сопение — слышимость была великолепная. Потом шеф пробурчал:

— Немецкий язык вы знаете. Разрешаю Ждите у телефона… Даю номер вице-директора «Дженерал карз верке». Запоминаете? — Он продиктовал номер и добавил — При необходимости обращайтесь к нему. Я предупрежу. Все.

Сил на то, чтобы радоваться, уже не было. Они приняли душ, расслабились под горячей водичкой, и оба подумали об одном и том же. И Амалия сказала:

— Ладно, только недолго — спать очень хочется.

Надо признать, что потом, когда она засыпала, придавленная мускулистой лапой Джека, на душе у нее было много легче, чем в любую минуту этого долгого дня.

Работяга Джек разбудил ее, когда еще не рассвело, — он уже успел сделать зарядку и еще раз ополоснуться под душем. Джек был настоящий «полевой человек», боялся потерять форму, и в Хоуэлле именно по его требованию установили тренажер. Амалия прокляла Джека и все рассветы на земле и потребовала кофе. В проклятой гостинице еще не было кофе: извините, мэм, с семи часов… Они натощак побежали в аэровокзал, оскальзываясь и чертыхаясь, — в проклятой Канаде снова выпал снег. Схватили кофе у какой-то стойки, схватили билеты прямо на регистрации, и тут Амалия что-то ощутила. Взгляд, уставленный в спину. «Проходите, пожалуйста, — сказала регистрирующая дама. — Посадка заканчивается, господа».

Амалия, повисая нежной кошечкой на руке Джека, промурлыкала:

— Нас ведут. Не отметил?

Джек оглянулся и с сияющей улыбкой помахал противоположной стене зала. Там не было никого, кроме черной уборщицы и охранника с винтовкой, — охранник лениво помахал Джеку.

Они пошли к посадочному рукаву, и Джек сказал:

— Почудилось тебе, сестричка. У нас такое называется полевой мандраж.

Впрочем, сейчас это не имело значения: лететь надо было при любых обстоятельствах. Не исключалось, что во Франкфурте их действительно будут встречать, причем не парочка фланеров, как было в Метро-Уэйн, — десяток агентов, которые накроют все вокруг частой сетью, я никого из них нельзя будет вычленить,

— Вот теперь наконец поспим, — сказала Амалия в самолете.

— Ох и поспим, — сказал Джек. — Надеюсь, для кормежки разбудят. — Он осторожно поправил пистолет под мышкой. — Мешает, дура пластмассовая… А ты — моя сладкая девочка.

Американцы обожают эпитет «сладкий», но Амалия терпеть его не могла. Она подумала ну вот, начинаются сопла, и сказала:

— Может, и сладкая, да не твоя. Спи давай. И они заснули.

Си-Джи в это время как раз прибыл в небоскреб «Дженерал карз» и сейчас же позвонил Мабену, зная, что начальник охраны всю ночь провел здесь, в комнате спецсвязи. Си-Джи тоже почти не спал, переваривая информацию об исчезновении Эйвона и Басса. И милую беседу с Президентом. И собственную бессильную ярость. Если употребить точные слова, он был в шоке и плохо себя контролировал. Утром "зачем-то поплелся в спальню мальчишек — постоял, потом сел на ковер. Перешел к себе, достал из тумбочки мобильный телефон — особо защищенный от подслушивания, как его уверяли — и позвонил Энн. Она трогательно обрадовалась — сказала «ой, наконец-то» — и начала щебетать о том, что вечером они смотрели телевизор, что дети сейчас катаются на пони, а она с господином Николсоном за ними присматривает, что дети здесь скучают, и она тоже скучает. С этим Си-Джи отправился в офис, и голос Энн всю дорогу пел в его ушах, но ярость из-за этого не утихла. Скорее даже наоборот.

…Явился Мабен. Си-Джи, храня обычную вежливость, указал ему на кресло и спросил о новостях. Таковых практически не оказалось. Звонили от имени директора ФБР и сулили всяческое содействие в охране завода, и только.

Они оба хорошо понимали, что теперь охраны не потребуется — все уже сделано.

— Информация об Эйвоне? — спросил Си-Джи. Мабен доложил, что есть предположения, будто Эйвон улетел в Германию, но это — предварительная версия, которую его люди пытаются проверить. Он старался не смотреть на босса — человека, который вытащил его из дерьма. А вот он, Жак Мабен, полицейский с тридцатилетним стажем, позволил, чтобы его благодетеля в дерьмо посадили.

И вдруг босс вскочил, подбежал к нему, схватил за плечи. И заорал.

— Я! Не буду! Покорной игрушкой! В руках убийц и бандитов!! Слышите?!

Осекся, выпустил Мабена, сел рядом с ним. Спросил спокойно, хотя и с хрипотой в голосе:

— Жак, вы разобрались, кто у них главный бандит? Дан Эрикссон?

— Я пытался разобраться, сэр. Бремени было мало. Агентурной информации почти нет — надеюсь, вы понимаете, сэр. Смахивает на то, что Бабаджанян.

— «Эксон»…

— Да, сэр.

— Перестаньте через каждое слово говорить «сэр», — сказал Си-Джи зловеще-монотонным голосом. — Досье на него успели получить?