Заканчивается неделя. Следующее УЗИ. Я впиваюсь глазами в лицо врача. Она смотрит на черно-голубой экран. Включает доплер. Там шумит эхо, но нет заветного «ширх-ширх-ширх». Врач качает головой и говорит: «Он такого же размера, что и неделю назад. Мне очень жаль».

На негнущихся ногах я прихожу в то самое отделение клиники, откуда выходила год назад. Мне выдают такое же белье. Я с ненавистью смотрю на всех женщин, ожидающих операции. Вы здесь по своей воле! Дуры! Вы все дуры! Я ненавижу вас всех!

Из операционной вывозят молодую девушку, она лежит на животе. Ее в полной отключке перекладывают на кровать, и я вижу соскользнувшую простыню, мелькнувшую обнаженную кожу и окровавленную прокладку между ног. У меня начинается истерика:

– Я не хочу! Я не хочу так! Я не буду!

Ко мне приходит нянечка, гладит по голове, успокаивает, как может. Она рассказывает, что такое, как у меня, тут бывает очень часто и что лучше сделать сейчас операцию, пока не возникло воспаление и не началось кровотечение. Говорит, что я немножечко подлечусь – и снова смогу иметь детей.

– Но я не хочу снова! Я хочу этого! Я его уже люблю! Пожалуйста, укройте меня получше, я не хочу, чтобы с меня соскакивала простынка…

– Не переживай, милая. Все будет хорошо!

Анестезиолог склоняется над моим лицом: «Как там у тебя поется? “Солнышко в руках”?» Он хлопает в ладоши, идет дым, разлетаются искры. Щелк! Становится темно. Наступает тишина.

Щелк! Меня включили. Я лежу на животе. Подо мной что-то холодное. По щеке бежит слюна. Нянечка сидит рядом и гладит меня по голове: «Сейчас чай с сухариком пить будем». У меня в душе вакуум. Мне тихо и бесполезно. Я вас всех не хочу. Уйдите все.

Выходя из клиники, смотрю на приветливую вывеску, на которой изображены мама с малышом. «Я больше никогда сюда не приду! Сколько же ты принесла мне горя!»

В этот день мой мир перевернулся раз и навсегда. Больше ничего не имело значения. Ни группа. Ни популярность. Ни клипы. Ни гастроли. Все, чего я хотела, – быть мамой. Ничто на свете больше не приносило мне такой светлой радости и чувства собственной полноценности, как мысль о том, что я могу дать жизнь маленькому человечку, любить его и заботиться о нем.

Мое состояние резко ухудшилось. Восстановление шло плохо. Две гинекологические операции с перерывом в год – это было слишком.

После той поездки в Питер меня преследовали головные боли. Однажды вечером мы с Ильей вернулись домой, и я снова почувствовала сильную боль. Подошла к кровати – и села мимо нее. Мир вокруг поплыл… Я умылась холодной водой, но это не помогло. Раковина, кран с водой, зеркало – все уплывало в сторону. Головокружение нарастало. Из ванной до комнаты я добиралась по стенке. Я больше не могла ходить.

В тот же вечер Илья отвез меня в Купавну к родителям. Наутро я проснулась и поняла, что не могу встать с кровати. Картинка перед глазами неслась так, будто меня раскрутили на центрифуге. От этого кружения перед глазами меня начало рвать. Раз. Два. Три. Пока я не догадалась, что нужно закрыть глаза и больше их не открывать.

После нескольких дней в кровати в обнимку с тазиком, после хождения по стеночке – появляется Вадим:

– Поехали, я обо всем договорился.

Меня выводят под руки из дома. Я не могу открыть глаза – все сразу плывет. Вадим везет меня в Москву на Мичуринский проспект в Кремлевскую больницу.

Около трех часов обследований, какие-то датчики, провода, тоннели. Молодая доктор Лена спрашивает в лоб:

– Саш, ты нигде головой не ударялась? Тебя никто не бил?

Я молчу.

Вадим встревает:

– Да ты же знаешь, как она на сцене скачет, на самолетах каждый день, взлеты-посадки, децибелы на сцене…

– Нет, это удар, – настаивает Лена. – Вспоминай, Саш. Нарушено кровообращение в мозге – внутреннее кровоизлияние, отдел возле мозжечка. У тебя полностью расстроена координация, вот все и плывет.

Меня отвозят обратно к маме. С полным пакетом таблеток для рассасывания внутренних гематом, разжижения крови и чего-то в этом роде.

Через неделю-другую ухода и лечения я снова смогла продолжить гастроли. Их, кстати, постепенно становилось меньше. Новые песни, которые мы записывали, не ставили в ротацию. Второй продюсер, который писал и музыку, и аранжировки ко всем хитам, вышел из проекта, узнав, что Вадик не сдержал договоренности не заводить отношений с солисткой.

У меня появилось больше времени, чтобы встречаться с Илюшей.