Если мрамор от пола до потолка, допустим, казался кому-то холодным, аляповатым или просто слишком дорогим, хватало и других вариантов убранства. Классический вариант – фрески. Огромные пейзажи по всему периметру комнат погружали зрителя в иные миры: роскошная вилла на берегу моря, или пышный итальянский сад, или даже экзотический ландшафт недавно покоренного Египта, где в волнах Нила появлялись и исчезали бегемоты, крокодилы и тростниковые лодки, а между выстроившимися вдоль его берегов храмами пировали и предавались оргиям люди. Потом мода изменилась, и на красном, охряно-желтом или лаково-черном фоне, в обрамлении тонких колонн, украшенных гирляндами лотосов в египетском стиле, стали изображать мифологические сцены. Сюжеты были часто связаны между собой неочевидными тематическими или генеалогическими нитями, демонстрируя гостям знакомство не только с новейшими модами, но и с эпосом Гомера, и с запутанной греко-римской мифологией.

Залы богатых людей, и без того блиставшие фресками или экзотическими породами мрамора, тогда, как и теперь, были заполнены коллекциями разорительно дорогих предметов античного искусства. Римляне знали, что их прославленные предки на самом деле были неотесанными головорезами, и это их раздражало. За искусством достаточно было отправиться в Грецию. В Грецию они и отправлялись. С конца III в. до н. э. римляне покупали, воровали или вымогали греческие шедевры в невероятных масштабах. Один за другим корабли, груженные бесценными мраморами, бронзами и живописными панно отправлялись из центров греческой культуры к центру римского богатства.

В городе состоятельные люди скупали и сносили целые кварталы, устраивая для себя сады наслаждений. В этих обширных городских парках, как и в своих просторных загородных владениях, удаленных от жары и грязи города, они стремились перещеголять природу, возводя горы, выкапывая пещеры, создавая искусственные реки, которые они называли «Нилом» или «Евфратом» [9] . Как раз на этой волне состязаний в садово-парковой архитектуре Лукулл разбил свой террасный парк на холме Пинций – во владениях, ради которых Мессалина впоследствии, по легенде, пойдет на убийство и в которых она потом будет убита сама.

По крайней мере на первый взгляд, Мессалина выбрала подходящее время, чтобы родиться в семье римской элиты. Однако римская аристократия все еще приходила в себя после столетия гражданских раздоров и пятидесяти лет гражданских войн, предшествовавших единовластию Августа.

В 146 г. до н. э. Рим получил неоспоримое господство над Средиземноморьем. Разрозненные города-государства, составлявшие в то время Грецию, полностью капитулировали после захвата и разграбления Коринфа. Весной того же года был полностью разрушен Карфаген, так долго соперничавший с Римом за морское превосходство. Но даже когда Карфаген сгорел, победоносный римский военачальник Сципион Эмилиан размышлял о потенциальных последствиях неоспоримого господства для Рима. «Славный миг, Полибий, – якобы заметил он, – но есть у меня ужасное предчувствие, что однажды та же участь постигнет и мою собственную страну» {23} . Его комментарий оказался удивительно прозорливым.

Вознаграждение за политический успех теперь принципиально отличалось от того, что имели в виду аристократы VI в. до н. э., когда создавали республиканскую систему распределения власти. Тогда ценность государственной должности заключалась в уважении и почете, которые общество оказывало кандидату. Теперь же за должностью магистрата в Риме автоматически следовала должность «промагистрата» в провинции {24} . Она давала лицу, занимающему ее, право командовать армией и прямую власть, причем его решения сенат мог контролировать только в ретроспективе, после того как истекал год его полномочий {25} . Он мог вести завоевательные войны, обогащавшие его войско и делавшие его по возвращении богом в глазах публики. А если он был готов допустить чуточку коррупции, то можно было заработать большие деньги. По мере того как ставки росли экспоненциально, система сдержек и противовесов, предназначенная обуздывать индивидуальные амбиции, под напряжением давала трещины. Влиятельные политики начали собирать личные армии и слагать с себя полномочия. Заключались и разрывались союзы, а частные разногласия, спровоцированные эгоистическими устремлениями отдельных людей, разрешались на полях сражений по всему Средиземноморью.

На эту арену и ворвался будущий император Август в 44 г. до н. э. Тогда он был известен под именем Октавиана, ему было девятнадцать, и он, по собственному утверждению, был законным наследником как состояния, так и политической должности своего погибшего двоюродного деда и приемного отца, Юлия Цезаря. Когда Цезарь был заколот в мартовские иды группой сенаторов с Кассием и Брутом во главе, Октавиан проходил военную подготовку в Аполлонии, городе в Балканском регионе, тогда называвшемся Иллирия (на территории современной Албании). Как только весть об убийстве Цезаря дошла до Октавиана, он сразу отправился на корабле в Италию.

Именно с этого момента, а не с рождения в 63 г. до н. э. начинает Октавиан Res Gestae – описание своей жизни и достижений – «Деяния божественного Августа», и начинает с таких примечательных слов: «В 19 лет я по своей инициативе и на свои средства снарядил войско, с помощью которого я вернул свободу государству, угнетенному господством (одной) клики» {26} . Кто именно входил в эту «клику», по-видимому, зависело от личных интересов Октавиана в тот или иной момент.

Конец ознакомительного фрагмента.