Но все это были качества, так сказать, от природы, от Бога, — чем человек виноват, что у него длинная, красная, морщинистая, пупырчатая отвратительная шея? — Водолазку бы что ли носил, безнадежно подумала Марина, подъезжая к филиалу Института проблем мозга на ул. Бочвара.

Выйдя из трамвая № 30, она пересекла пребольшой продуктовый рынок, удивляясь очередной раз, как все в Москве подорожало. Ей очень захотелось купить самой себе цветы. Но гвоздики она не любила, ранняя мимоза даже в букетиках выглядела засохшей, а на хризантемы было жаль денег — крупные белые стоили по 45 рублей за штуку. Длинноногие, недоступные, они были упоительно красивы…

От белых хризантем мысль перекинулась на балетные пачки, далее ряд ассоциаций привел к балету "Лебединое озеро", в памяти всплыли великие балерины, танцевавшие Одетту-Одиллию.

Интересно, Одетту и Одиллию всегда танцует одна и та же балерина. Может, потому, что в сказке это разные лебеди, в жизни же редко душа человеческая окрашена одним цветом. Есть в ней и черное, и белое. Одетта и Одиллия живет в каждом человеке.

Проходя мимо торговавшего чурчхелой восточного человека, она усмехнулась своим мыслям, — дескать, вот уж на кого профессор Моров был менее всего похож, так это на Одетту или Одиллию, по отдельности или вместе. Усмешку заметил продавец.

— Вай, дэвушка, пачему смеешься? Над ценой смеешься? Даром отдам. Одну чурчхелу подарю.

— Почему? — улыбнулась Марина.

— Ни пачему! За так, за красоту.

— За красоту? Или за так? Разные вещи, — шутливо надулась Марина.

— За красоту, — застонал, обнажив золотые коронки, продавец, протягивая одну чурчхелину.

— Спасибо, — ответила Марина и пошла дальше, протерев, чтобы не видел продавец — зачем обижать человека? — чурчхелину чистым носовым платком и с удовольствием откусывая кисло-сладкую ореховую массу.

Мир не без добрых людей, подумала она. Конечно, один цветок был бы ей в эту минуту милее, чем связка чурчхелы, если бы этот цветок подарил Князь. Но он был где-то далеко, и надо было довольствоваться тем, что предлагала жизнь. А она предлагала чурчхелу. Вот и спасибо жизни за этот подарок.

И все же профессор Моров похож на лебедя, усмехнулась она, подходя к крохотному закутку "Отдела пропусков" филиала Института проблем мозга на улице академика Бочвара. — На черного лебедя. Олицетворение зла и насилия. Но не дай Бог ему дать понять, что она такого о нем мнения. Она вспомнила его глаза, и ей стало страшно…

У Морова в этот день были какие-то эксперименты в филиале института в Щукино, между делом он решил показать корреспондентке престижного журнала все свои владения. Филиал размещался в корпусе бывшего оборонного НИИ, обычные коридоры, обычные лаборатории, напичканные какими-то приборами. Но чувствовалось, что после того, как корпус перешел к новому хозяину, тут многое изменилось. Был сделан евроремонт, — белые стены и потолок, встроенные светильники, ковровые покрытия и эргономические кресла для отдыха в коридорах и холлах.

По-отечески положив ей на плечо сухую костлявую, как птичья лапка, руку, Моров повел Марину по коридору, одновременно произнося афоризмы, долженствующие расположить к нему эту холодную красотку, и рассказывая об исследованиях, проводимых в филиале.

— В жизни каждого ученого, деточка, однажды проносится белая лошадь. И нужно успеть ухватить ее за хвост или за гриву. Эта белая лошадь — судьба. А хвост у судьбы скользкий. Ухватить — полдела… Надо еще и удержать… Я знаю много людей, которые окончили аспирантуры и докторантуры, но не защитились или защитили кандидатскую и остановились, получили докторский диплом — и стали эпикурействовать… А наука — вещь непрерывная. Тут нельзя останавливаться: остановился — считай, умер…

Он как-то странно, снизу вверх, словно ввинчиваясь в воздух, повел своей морщинистой длинной шеей, будто само слово «смерть» было ключевым для его сознания.

— Да-с… А смерть — это конец, дающий начало новой жизни. Все в природе взаимосвязано, деточка. Я продолжаюсь. Я никогда не останавливаюсь на достигнутом. И потому — всегда в движении…

— И все же прошу вас, профессор, сделать остановку. Я ведь шла сюда брать интервью у выдающегося биолога. И кое-что по теме вашей докторской прочитала, хотя не могу сказать, что все поняла.

Моров довольно хихикнул.

— Но здесь у меня впечатление, что я попала в хорошо оснащенную, но… клинику для душевнобольных. Да и в прошлый раз вы мне рассказывали об исследованиях и даже показывали больных, более похожих на обитателей обычной «психушки». Только там лечат от «белочки», а здесь — от более глубоких и серьезных трансформаций личности. Ни в коридоре, ни на дверях кабинетов, палат, аудиторий нет табличек. Но на кресле я прочитала табличку "Отделение шизофрении". Что все это значит?