Или Дрозд, длинный Дрозд, - кем будет он?

Или межевой техник Воропаев, осужденный на пять лет каторги за то, что пошел вместе с мужиками против помещика, пожелавшего отобрать у мужиков те последние клочья земли, которые у них были...

Что будет делать Воропаев, когда победит революция?

Доживет ли?

Увидит ли?

Он стоял, смотрел, думал, а возле одного из костров уже завели плясовую, гремела песня. Длинный Дрозд плясал, а хор надрывался:

Не из чести, не из платы

Не идет мужик в солдаты

Не хочет, калина, не хочет, малина!

Утром пересыльную тюрьму окружили на всякий случай войска, присланные из Иркутска. С наблюдательной вышки острога было видно, как Токарев, улыбаясь сладкой улыбкой, разговаривал с пузатым поручиком, командиром отряда, как он показывал на острог рукою и что-то старательно объяснял. Шурпалькин смотрел и угрюмо молчал; потом, когда Токарев поднес поручику спичку, чтобы тот закурил, матрос скрипнул зубами и грустно сказал Дзержинскому:

– Было б мне на вашу дисциплину и сознательность не сдаваться.

– А что?
– спросил Дзержинский.

– Смотрите, как пляшет старый козел, - со злобной тоской в голосе воскликнул матрос, - смотрите, до чего радуется! Разрешите, я из винтовочки приложусь, а?

И винтовка мигом очутилась у него в руках.

Увидев солдат, уголовники во главе с Ципой пришли к Дзержинскому с требованием сдачи на милость победителя. Дзержинский молча выслушал речь Ципы, потом ответил:

– Идите в камеру. Вы арестованы.

Понурившись, уголовные ушли. Собственно, они только этого и хотели. Быть арестованными - значило быть ни в чем не виноватыми в глазах начальства. Что ж, политические силой принудили их участвовать в восстании!

Бодров непрерывно вел переговоры с Лятоскевичем. Волчок в воротах был открыт, в двух шагах от волчка стоял Лятоскевич, сосал сигару и торговался. За Лятоскевичем стояли солдаты в белых гимнастерках, стыли на ветру и ждали. Перед солдатами прохаживался прихрамывающий на одну ногу офицер.

Тройка заседала непрерывно. Каждое новое предложение Лятоскевича специальный связной передавал тройке, тройка обсуждала и, прежде чем вынести решение, собирала сходку: сходка решала окончательно.

Настроение держалось все время решительное, боевое и бодрое, связной приносил Бодрову одни и те же постановления тройки и схода:

– Держаться твердо, ни в чем не уступать.

Лятоскевич с каждым часом все более заметно нервничал.

– Я хочу говорить с вашим коноводом, - сказал он.

– Я не знаю, о ком вы говорите, - ответил Бодров.

– Я говорю о вашем начальнике или руководителе, как он там у вас называется... Я желаю говорить непосредственно с ним!

– Понимаю, - ответил Бодров, - но, к сожалению, ничем не могу вам помочь. Тот, кого вы имеете в виду, положил себе за правило не разговаривать с тюремщиками...

– Ах, вот как.

– Да, именно так.

Теряя терпение, Лятоскевич подошел к поручику и спросил у него, что он думает обо всем этом деле.

Поручик поднял на Лятоскевича злые глаза и раздельно ответил:

– Ничего я не думаю. Я натер ногу, солдаты голодны, - кончайте скорее.

– Да как кончить-то!
– с тоской воскликнул Лятоскевич.
– Я не имею права идти на их требования, понимаете? Меня обнесли доносом, вмешалось министерство, я тут ни при чем.

– Ну, и я ни при чем, - ответил офицер.
– Меня уж это совершенно не касается.

Лятоскевич с мольбой взглянул на него.

– Дайте залп в воздух, - вполголоса попросил он.

– Никак нет, не могу.

– Почему?

– Имею инструкцию от вице-губернатора оружия не применять!

– Так на кой же леший вы сюда пришли?

– По всей вероятности, для психологического устрашения, - ответил поручик и отвернулся.

Через несколько минут к острогу подъехала лакированная коляска вице-губернатора. Рядом с вице-губернатором сидел сухонький, востроносый чиновник особых поручений, а напротив него - прокурор.

– Ну что же это у вас тут происходит?
– не вылезая из коляски и не подавая Лятоскевичу руки, спросил вице-губернатор.
– Отставки захотелось или как прикажете вас понимать? Вы что, батенька, с ума тут все посходили? Вы что, ослепли, оглохли? Ма-алчать, я приказываю!
– фальцетом закричал он, хотя Лятоскевич ничего и не говорил.
– Ма-алчать и исполнять мои приказания!