Современный советский очерк — литературный жанр, основанный на диалектическом познании жизни художественно-публицистическими средствами, — богат, интересен и разнообразен, как жизнь, рождающая его: сложная, подчас трудная и прекрасная в своем движении. И еще одно чрезвычайно важное. Читатель тонко чувствует, когда автор подходит к трудному делу, к негативным фактам и нерешенным проблемам с жаждой преодоления и болью в сердце, которое сжигает желание понять и улучшить жизнь, и только редкий по нынешним временам тупица и перестраховщик может узреть у тебя за пазухой камень, а не это сердце. Если у литератора не пассивное, а деятельное, активное отношение к жизни и ее сложностям, он будет честно отражать ее правду слитно с правдой наших идеалов, помогая этим своему народу улучшать настоящее и крепить его веру в будущее.

Все конфликты, о которых мы думаем, говорим и пишем, — это конфликты между тем, что есть, и тем. что должно быть И это изначальное противоречие — в самой сердцевине действительности, в сути явлений. Профессиональный долг и счастье писателя — не отражать механистически те или иные факты и события, но проникать в их постоянную изменчивость, в живое диалектическое противоречие сущего, исследовать эти процессы в развитии, эволюционном или революционном, но всегда с позитивным настроем, с одной непременной заданностью — ясно видеть в жизни то, что должно быть!

Повстречался мне как-то один хороший московский писатель, мои ровесник Он собирался в Карелию и весь светился радостью, предвкушая свидание с этим лесным краем, потным поэтического очарования.

— В лесах, наверно, будешь? — поинтересовался я, зная о нелегких буднях карельских лесов.

— Непременно!

— Смотри получше.

— Знаешь, — решил он почему-то меня покритиковать, — ты не так пишешь о лесах!

Что он хочет этим сказать? Мне нравились его тонкие лирические рассказы, хотя во многих из них я отмечал чуждую мне созерцательность. Иногда он как-то невнятно передавал душевный настрой своих героев, растворяя их в призрачных миражах сиреневых туманов и лиловых лугов. Что он хочет сказать?

— А как надо писать о лесах? — спросил я.

— Как бы это тебе объяснить… Понимаешь, о них надо писать с нежностью. Карельские древеса, по-моему, — сплошная сказка. Понимаешь, я так люблю природу, что…

— А она тебя? — остановил я его.

— Что?

— Природа тебя любит?

— Н-не знаю.

Вот так повернулся разговор. Конечно, я не за то, чтоб нивелировать творческие манеры разных писателей. Но можно с нежностью описывать те же карельские леса и за дымкой платонической любви к ним скрывать от читателя сегодняшнюю их реальность — леса эти сплошь и без оглядки вырубаются. А потом однажды мы приедем в Карелию и вдруг увидим, что описывать-то уже нечего.

«Мне кажется, что наступило время, когда любить природу — мало. Любит ли она тебя и что ты сделал для того, чтоб она тебя любила? — вот как стоит ныне вопрос. «Мать-природа — среда, сформировавшая нас, единственный источник всех наших благ — не нуждается сейчас в любви односторонней, эгоистичной, недейственной. Взывая к разуму, силе и доброте человека, она готова ответить бесконечно щедрой любовью не только нам, но и внукам и правнукам нашим, если мы по-сыновьи заботливо сохраним ее и наладим с ней нормальные родственные отношения…

Некоторые из проблем, занимавших меня последнюю четверть века, разрешились или притупились жизнью, однако я решил все оставить в книге так, как оно было написано в свое время, мечтая о том, чтобы кому-нибудь это сею дня помогло жить и бороться.

Тихая заводь

Незабываемой весной сорок пятого года Николай Русановский вернулся домой. Его отец, старый украинский лесничий, со слезами на глазах показал ему вырубленный по всей округе лес; немцы боялись партизан и сводили на нет драгоценные древостои, выращенные поколениями лесоводов.

Николай поступил на первый курс Киевского лесохозяйственного института. Правда, без особого желания. Да и учился бывший фронтовичок так себе, средне. Кто его знает отчего. Или выбор специальности произошел очень быстро и Николай не успел прилепиться к ней душой, или отвлекали заботы о том, где достать пятерку на обед и как изловчиться, чтобы заменить солдатское обмундирование на штатскую одежду. А может, давала себя знать та безмерная усталость от пережитого, которая не могла пройти вдруг. Не раз Николай, грешным делом, мечтал о далеком и тихом лесничестве. Чтоб кругом, как в детстве, стояли высокие, светлые, тронутые солнечным загаром сосны. Чтоб ни собачьего лая, ни голосов людей. Только птицы по утрам. И все ружья увезти из дому…

К пятому курсу осталась от армии только железная солдатская дисциплинка. Когда выпускников начали распределять на работу, он как должное воспринял назначение на Печорскую железную дорогу, хотя и не знал, что он, лесовод, будет делать в краю лесов. В Министерстве путей сообщения его, однако, успокоили:

— Дел там по горло. Поезжайте-ка в управление дороги. Прокатитесь по линии, посмотрите…

В Котласе он познакомился с Федором Ивановичем Ятченко, беспокойным, уже в годах, человеком, с виду раздражительным и желчным, будто кто-то его однажды крепко и несправедливо обидел.