И утерли хулиганов кровавые сопли.

***

Как быть без веранды,

Пропитанной запахом лаванды:

Покойному это напоминало

Детство, которое иногда в нём дышало:

Поля под Краснодаром,

И отец на коне поджаром,

Клубники полный медный таз,

И застреленный у обкусанной дыни дикобраз…

Веранду пришлось снести,

И на её место биокамин перенести.

От запаха лаванды её мутило,

Но что не сделаешь ради воротилы —

Таким был муж в академических кругах.

Ей же снились хлеба в цветках —

В голубых васильках…

Она была тоже от сохи.

Под утро ей когда-то пели петухи,

На улице родной когда-то теснились лопухи…

Родитель Иван был оформитель,

Колхозной пропаганды уведомитель:

Зубной порошок водою разводил,

И клеем до кондишн доводил,

Большие буквы ложились на кумач,

И били по сознанию не хуже, чем первач…

Его портреты знатных трактористов

Чередовались с набросками интернационалистов…

Че смотрел на доярку Петрову,

Стоящую с ведром возле коровы…

А водитель единственного в колхозе ЗИЛа,

Потомок интернационалистов-испанцев Шекила,

Улыбался во весь золотой рот Розе,

Заведующей детским садом при колхозе…

Оформитель Иван был личностью,

Одарённый тягой к гиперболичности.

Назвал он старшую дочь Фаиной

(Хорошо – не Георгиной)…

Тогда Раневская была на устах

И фразы, сказанные её в сердцах,

Разносились по большой стране.

И писалось мелкими стежками мулине

"Муля, не нервируй меня! " на платочке,

Чтобы уронить его на песочке

Перед скамейкой в парке,

Перед женихом в мнимой запарке…

Фаина не могла не стать артисткой,

И не меньше, чем солисткой.

Её голосок в колхозном хоре звенел,

И от симпатии краснел

Её первый настоящий поклонник —

Режиссер центральных кинохроник.

Фильм о ней получил заслуженную награду,

А зрители – глубокую как Волга отраду…

Талант из глубинки —

Это как падающие в апреле снежинки.

Ни одна на другую не похожа,

У каждой своя роскошная одёжа…

Добавьте кукольные черты лица,

Стройные ноги из-под пальтеца:

Её с руками и ногами взяли во ВГИК,

Отметив присущий землякам Чехова шик…

***

Увы. Течёт река.

Вода шлифует грани позвонка

Чудесной рыбки золотой:

Стареть быть может мечтой.

Да путь-то в один конец,

Не родился на свете хитрец,

Пусть в золото и багрец он одет —

Смерть вышибет под ним алмазный табурет…

Она привыкала к одиночеству,

Души и тела скопчеству.

Пусть это иллюзия,

Последствия артистической контузии:

"Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит – …".

Но сладко за Пушкиным повторять,

Себя, любимую, умиротворять.

Жизнь, конечно, остановится,

Но куда ей торопиться – перловице:

Новый жемчуг она не родит,

Не смотрит на неё завлит.

Тем паче – режиссер-постановщик,

Ну, разве же он виновник:

Строками Льва Ошанина

Судьба актрисы решена:

"Она стареет. Дряблому лицу

Не помогают больше притиранья,

Как новой ручки медное сиянье

Усталому от времени крыльцу.

А взгляд её не сдался, не потух.

Пусть не девчонок, не красавиц хлестких, —

Она ещё выводит на подмостки

Своих эпизодических старух".

А ведь когда-то

Всё начиналось с хохотка.