Уже на востоке стало светать, когда Никита тронулся в путь. К базовой избушке они добрались к часам двум. Чуть быстрее получилось благодаря тому, что дорога была уже проложена, и в пути до промежуточного домика Никита не тратил время на проверку толщины льда в опасных для проезда местах. Дальше, когда они вышли на проторенную дорожку, он газанул так, что порой даже неутомимый Рекс иногда начинал отставать.

На базе быстро Никита вскипятил чайник и, макая в сладкий чай сухари, подкрепился ими и кусочком топленого масла. На готовку чего-то другого не было времени – путь был впереди долгий. Рекс снова подкрепился мороженым мясом щуки.

Уже подъезжая к Енисею, Никита немного забеспокоился на предмет того, что по реке мог проплыть ледокол. Такое иногда бывало, когда куда-нибудь чего-нибудь не успевали завезти заблаговременно во время навигации или же еще по каким надобностям – этого он точно не знал, – и вот уже по ставшему Енисею проплывает ледокол. Беда, если ты перейдешь по делам на другой берег, а в это время он проползет. Вот и жди, пока Енисей снова замерзнет! Сейчас для него самое главное было добраться до утра в поселок, иначе весь его план полетит в тартарары.

Когда перед ним открылись просторы закованного льдом и занесенного снегами Енисея, на сердце у Никиты сразу отлегло: все было в норме, и, значит, пока все шло по плану.

Теперь он стал беспокоиться за Рекса. Хоть он и неутомим и неуемно активен в таких делах, но переход от дальней избушки до Сайгира даже для него – тяжелое испытание. Поэтому Никита, еще находясь в базовом домике, решил, что ночью где-то на полпути придется сделать небольшой привал, чтобы дать передохнуть лайке на всякий случай.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Таня в последнее время спала очень плохо: постоянное беспокойство за мужа, тревога за детей, мелкие проблемы на работе – и все это по кругу в голове порой вплоть до самого утра. Редко когда она засыпала до двух часов ночи. Да и заснув, если из-за какого шороха или еще чего – просто так – просыпалась, то снова сон куда-то улетучивался. Приходилось порой с усилием воли заставлять себя думать о чем-либо другом: о своем детстве, о содержании давно прочитанной книги, о тревожной ситуации вокруг Украины или просто пытаться хотя бы считать до ста и обратно – лишь бы самое главное не начать думать о смертельной болезни Никиты. Она так и не рассказала ничего Насте, хотя и все собиралась, но каждый раз откладывала на завтра. На работе в интернате, и учителя при встрече в последнее время все чаще стали спрашивать о ее здоровье. Таня и сама видела, как она похудела за последние два месяца. Ей хотелось что-то сделать, чего не знала и сама, но лишь бы вылечить своего мужа. Она даже ездила во время осенних каникул под благовидным предлогом в Филиппово к отцу одного из старшеклассников, который в этой староверческой деревне считался за авторитета в делах своей религии. Таня никогда не считала себя, как, впрочем, и большинство в Сайгире, верующим или тем паче воцерковленным человеком. Для сайгирца главные устои в жизни – Енисей и тайга – вот они давали жизнь, через них устраивался весь семейный уклад, текло вместе с водами Великой реки само время циклами годового круга… Пожилой мужчина с седой бородой, по возрасту – чуть старше Никиты, ободрил тогда ее в беседе и посоветовал начать молиться Деве Марии о здравии своего мужа. Таня написала слова нескольких молитв в свой блокнот и, выучив наизусть, молилась некоторое время перед сном и по утрам в постели, особо не представляя – правильно она все делает или нет, но потом, так как особо не понимала смысла церковнославянских слов, перестала это делать.

Вот и сегодня она, протопив печь второй раз за сутки и закончив все дела по хозяйству после работы, уложила детей и сама легла спать на старый диван, стоящий возле печки около двери. У этого дивана Никита несколько лет назад вытащил все сломавшиеся пружины и сверху обтянул новым материалом, и таким образом получилась своеобразная лавка, скорее даже топчан, хотя все в семье продолжали звать ее диваном. Чтобы дети не беспокоились из-за ее бессонницы – в первую очередь это касалось Насти,– Таня и стала в последнее время ночевать на этом лежаке: он не скрипел как деревянная, и не лязгал как железная кровать – можно было ворочаться сколько угодно. Когда она по завершении всех необходимых дел присела на край дивана, веки тут же потяжелели, и захотелось спать до невозможности, но как только она положила голову на подушку – снова налетели холодной вьюгой тревожные мысли. Опять в ночной темноте одни лишь леденящие страхи перед будущим: как она сможет поднять на ноги детей без Никиты, как сама сможет пережить то, о чем страшно даже подумать – уход мужа навсегда… Так она пролежала довольно долго. Порой она на несколько минут проваливалась куда-то в темноту, но это нельзя было назвать сном – это была всего лишь попытка мозга чуть-чуть сбросить напряжение в своих нервных клетках, подобно обмороку. В какой-то момент она встала, чтобы узнать время – настенные часы на пружинном взводе показывали уже половину второго. Чтобы не тревожить уснувших детей, Таня, уже привычно, не включая света, определила время вслепую, ощупывая аккуратно стрелки часов. Она вернулась на свое место и долго просидела на своем топчане, прислонившись к теплому боку печки. Таня сама не заметила, как уже изморенная до невозможности, медленно сползла набок на подушку и, пролежав несколько минут с открытыми глазами в темноте, заснула. Ей показалось, что прошло всего несколько минут, как где-то за окном заурчал чей-то снегоход. Вымотанная нервная система организма яростно сопротивлялась пробуждению, желая отдохнуть и восстановить свою функциональность. «Что за дурак ночью катается по улицам? – подумала Таня с раздражением и зарылась головой под подушку. – Не старший сын ли директора школы? Надо будет завтра поговорить с ней…» Мысли запутались, шум мотора вроде бы стих, и она снова заснула.

Через какое-то время мимо, громко топая, прошел Мишка. Хрустнула образовавшейся за ночь наледью входная дверь, и Таню обдало холодным воздухом с сеней. «Что это Мишка шастает посреди ночи?» – подумала Таня, пытаясь проснуться, но это ей не удалось. Дверь снова открылась. Старое плотное покрывало, которым закрывали дверной проем на ночь во время сильных морозов, отлетело с одного угла, а затем и вовсе упало на пол.

– Мама, а мам, – сквозь сон послышался голос Миши, – ты, что, ничего не слышишь? Там папа же вернулся…

За печкой послышалась какая-то возня, затем быстрый топот детских ног.

– Ой, папа! – прозвучал тонкий голос Ритки.

Тут Таню словно ударило током. Она резко поднялась, и от быстрого вставания и от нервного перенапряжения у нее закружилась голова. Таня смотрела на светящееся окно во двор, которое на две трети снизу было в инее, и сперва даже не сообразила, что это за девочка стоит на подоконнике за тюлевой занавеской и ладонью трет по стеклу: в полумраке все двигалось и плыло перед глазами.

– Ты зачем забралась туда, Ритка? – не узнавая своего голоса, вымолвила медленно слова Таня. – Вот упадешь в темноте сейчас, егоза.

– Вот и Рекс! – не обращая внимания на слова матери, дочка ткнула своим тонким указательным пальцем в круглое пятно оттаявшего инея.

Таня перевела взгляд на сына – тот с недоумением молча смотрел на свою маму, ожидая, когда она проснется до конца.

– Что это во дворе свет горит? – снова спросила она.

– Мама, – испугано прошептал почти в ухо Мишка, – ты что такое говоришь? Там папа вернулся, ты меня слышишь? Это свет от фары снегохода. Папа просил помочь перетаскать тюки со шкурками… Я сейчас быстро оденусь и пойду к нему.