И Казаков, скорее всего, это осознал, нарочито рано сойдя с Олимпа вдохновенного лирика трепетных чувств, коим он щедро, одним ранним махом, выплеснул в дар весь свой могучий талант певца. И горько замолчал. Не перестав при этом быть писателем. То есть смолк весьма красноречиво. Когда нет смысла говорить. И смыслы в сказанном, скорей всего, чужие. Такие времена, увы, бывают. Иногда. А может чаще. Когда молчание – слова. И даже более порой – молитва…

***

Если у Пушкина случилась в жизни Болдинская очень, то у Юрия Казакова состоялась своя Марфинская. Та самая, откуда в начале 60-х прошлого века вышли знаменитые "Осень в дубовых лесах" , "Ни стуку, ни крюку", "Кабиасы", "Запах хлеба"… Где ложился на бумагу его "Северный дневник". Где черпалось вдохновение для большинства блестящих казаковских рассказов.

Сюда, в Марфинскую обитель, ему хотелось возвращаться всегда.

Где бы не жил, где бы ни странствовал, а в душе всегда оставался здесь – на высоком берегу Оки, в маленьком деревянном домике на краю заглохшей деревни Марфино, окружённой величественной лиственничной аллеей и дубовыми рощами – единственным напоминанием о некогда царящем здесь до революции усадебном благоденствии.

Конец ознакомительного фрагмента.