– А перевязать? – воскликнула Кочерыжка, натянув трусики.

– Перевязка после обхода, – отозвалась медсестра и улепетнула к мужским палатам.

Тут Кочерыжка заметила, что больничный коридор пуст, идеально вымыт и весь незримо наполнен торжественным ожиданием некоего события. Этим событием был лечебный еженедельный обход заведующим всех пациентов. Виктор Васильевич с целой свитой врачей ходил по палатам и, подвергая каждого больного осмотру, давал инструкции лечащему врачу относительно дальнейших шагов лечения. Заведующего сопровождали восемь хирургов и терапевт. Все эти подробности Кочерыжка узнала от медсестры – от той самой Машеньки, когда та опять колола ей анальгин, чтоб она не корчилась перед шефом.

– Ой! – поморщилась Кочерыжка, вздрогнув от боли. – Машка, я уже задолбалась жопу показывать!

– Понимаю, – хихикнула медсестра и, выдернув шприц, слиняла с огромной скоростью. Потекли минуты муторного, тревожного ожидания. И тревога каким-то непостижимым образом навевала сон. Это было странно. Вот уже слышатся шаги тех, от кого зависят тяжесть и продолжительность твоих послеоперационных мучений, а ты трясёшь головой, чтобы не уснуть! Парадокс.

Когда белая толпа с серьёзными лицами подступила к лежавшей на животе Кочерыжке, та улыбнулась рослой блондинке, фамилию которой выведала у медсестёр (это была Прялкина), отвела глаза от Ларисы и, присмотревшись к солидному горбоносому человеку с пепельными висками, сообразила, что это и есть заведующий. Тот внимательно поглядел на её лицо. Раскрыв какую-то папку, тощий хирург с седыми усищами – это был Александр Петрович, громко прочёл:

– Больная Капустина Вера Игоревна, тридцать четыре года, разрывы стенки прямой кишки в результате травмы. Прооперирована в ночь с пятницы на субботу.

– На четвереньки встань, – произнесла Прялкина, обращаясь, естественно, к Кочерыжке. Та это сделала, снова оголив зад. Доктора по очереди в него заглянули, после чего заведующий спросил:

– Что с температурой?

– Вчера была тридцать семь и шесть, – сказал Александр Петрович, снова заглянув в карту. – Сегодня вам её мерили, Вера Игоревна?

– Нет, – ответила Кочерыжка, опять ложась на живот, – я крепко спала всё утро.

– И очень хорошо делали, – похвалил заведующий. – А как, вообще, ваше самочувствие?

Кочерыжка сказала, что ничего, жить можно. Разрешив ей сегодня уже поужинать, Гамаюнов подкорректировал дозу пенициллина, которую назначала Прялкина, и проследовал вместе со своей свитой в женское отделение, на пороге которого Кочерыжка расположилась. Та поспешила надеть трусы, ибо пациенты мужского пола, уже осмотренные, шли к лифту курить, вовсю созерцая то, что она только докторам и медсёстрам могла показать бесплатно. Её саму курить не сильно тянуло, хотя она пристрастилась к этому делу со школьных лет. Буфетчица принесла ей кофе и рафинад. Очкастая медсестра пришла перевязывать, с грохотом волоча за собой тележку с бинтами, салфетками, инструментами и растворами. Кочерыжка вновь приняла соответствующую позу. Ловко накладывая повязку, мелкая неожиданно поинтересовалась:

– А ты совсем ничего не помнишь о том, что происходило с тобой в подвале?

– Нет, – с досадой ответила Кочерыжка, не выпуская сжатый зубами палец. – А почему ты спрашиваешь?

– Прялкина говорит, что ты под наркозом всё загонялась на тему ада. Ну, что ты, дескать, была в аду.

Кочерыжка вся преисполнилась изумлением.

– Что за бред? Она ничего не путает?

– Прялкина ничего никогда не путает. У неё такая особенность.

– Интересно! Что это со мной было?

Забыв про боль, Кочерыжка взяла айфон и включила запись, которая начиналась криком: «Не смей совать мне ворованное! Не смей!» и громким шлепком пощёчины. Сложная перевязка продолжалась до той секунды, когда раздался грохот летящей гири, после чего и гиря, и мусор, и Кочерыжка низринулись по трубе в подвал. Но строгая медсестра, окончив свою работу, не удалилась. Она желала знать продолжение. Любопытство было её единственной слабостью.

Продолжение оказалось не очень долгим – аккумулятор айфона сел уже через три минуты после падения. Вслед за этим падением наступила странная тишина. Она походила на тишину больничного коридора перед обходом – ту самую тишину, нервозность которой десять минут назад противно впилась в сознание Кочерыжки, что было неудивительно: сто больных напряжённо ждали, какой вердикт каждому из них вынесет хирург высшей категории, кандидат наук Гамаюнов Виктор Васильевич. Но подвальная тишина – точнее, лишь малая её часть, которую мог воспроизвести айфон, была несравнимо более страшной. От неё волосы шевелились на голове.

И вдруг её прервал голос. Хриплый, мужской, отрывистый. Он спокойно бросил несколько фраз. Потом запись кончилась.

– Это дворник! – бодро воскликнула Кочерыжка, глядя в глаза медсестры, которые стали шире очков. – Он пришёл в подвал, чтоб вытащить из него мусорный контейнер, и в нём увидел меня. Это удивило его, и он в связи с этим что-то сказал по-своему, по-таджикски.

– Не по-таджикски, – резко взялась медсестра за свою тележку. – Я знаю, как говорят таджики с киргизами. Ничего похожего.

– Значит, дворник – узбек.

Эта версия медсестре также показалась более чем сомнительной. Покатив лязгающую тележку к мужским палатам, она успела что-то сказать другой медсестре, которая шла делать Кочерыжке укол. Чтобы избежать ещё одного дурацкого разговора, последняя притворилась, что крепко спит. И вскоре она взаправду спала, хоть мимо неё сновали в большом количестве медработники и больные. Последние приставали к первым с какими-то тошнотворными требованиями, просьбами и вопросами.