Этот тезис, несомненно, требует комментария, ибо за 12 миновавших с тех пор лет подросло поколение тогдашних детей; а для этого поколения и Сумгаит, и все последовавшее за ним — «преданья старины глубокой», к тому же преданья о событиях, случившихся в совсем другой, не их стране. Уловить связь между теми, совсем недавними и такими далекими событиями и «железным кольцом вокруг шеи России» для этого поколения мудрено; и уж тем более невозможно представить, какой острой травмой для общественного, еще инерционно державного сознания стал тот факт, что первый толчок к разрушению державы пришел из Армении. Ведь ее привыкли считать традиционно русоцентричной, и это, в целом, соответствовало основной исторической тенденции, однако не отражало всей сложности вопроса.

Но именно другую его сторону проницательно исследовал молодой русский философ [199] Владимир Эрн. Именно он, почти одновременно с Сергеем Сазоновым, министром иностранных дел Российской Империи, в 1916 году представившим Совету министров Докладную записку по армянскому вопросу, которая исходила из концепции ничем не омраченного русско-армянского союза, отобразил иной аспект проблемы в своем — к сожалению, забытом и с должным вниманием не прочитанном — очерке «Автономная Армения» [200] .

Рассматривая вынашивавшийся частью армянской интеллигенции проект не включения турецкой Армении в состав Российской Империи [201] , а предоставления ей особого автономного статуса, Эрн пришел к выводу, что этот довольно коварный замысел выражал затаенное желание части армянской интеллигенции увеличить свою независимость от России, не теряя, однако, возможности в случае необходимости защититься ее силой. При этом весьма мало задумывались о том, сколь разрушительными для самой русской спасительной силы могут оказаться подобные игры, и руководствовались отнюдь не интересами жертв жестокого геноцида.

«Конечно, не этим несчастным нужна «автономия», — писал Эрн. — Если их перестанут грабить, насиловать, жечь и уничтожать в самом буквальном, физическом смысле слова, — то это предел их желания. «Автономия» нужна для тех, кто не довольствуется сравнительно очень широкими правами, которыми пользуются русские армяне. Армяне имеют в России: безусловную свободу вероисповедания, совершенную церковную автономию, преподавание в школах на своем родном языке и полное политическое равенство с коренным русским населением. Приверженцы «автономии» не довольствуются и этим. В таком случае они хотят больше прав, чем те, коими пользуется в русском государстве само русское население».

Именно такая тенденция заявила о себе в карабахском движении, когда реальная, но частная проблема в ряду многих, с которыми сталкивалось огромное многонациональное государство, стала поводом и предлогом для раскачивания антиимперских и антирусских настроений. Именно карабахское движение дало толчок формированию национальных Народных фронтов, для которых — в период, когда они еще рассматривали вариант сохранения, в той или иной форме, Союза, — стало характерным требование бульших прав для титульной нации, нежели те, которыми пользовались все остальные, и прежде всего русские, сразу ставшие олицетворением «имперского зла». Ничто не могло быть более разрушительным для целого. Как писал Эрн, «стремление к такому плюсу, которым не обладает все население Империи, является по замыслу своему антигосударственным и сепаратистским… Рост и развитие новых государственных форм должны быть делом всероссийским и общероссийским, проходить через коренное население России к окраинам, а не наоборот».

К сожалению, тогдашнее руководство СССР не только ничего не делало, чтобы воспрепятствовать деятельности грубо этнократичных и, стало быть, по определению антидемократичных Народных фронтов, но, напротив, поощряло ее причем не только на авансцене, но и за кулисами. Сегодня материалы, свидетельствующие о связях «героев» борьбы за национальную независимость [202] с госбезопасностью, пестовавшей их в своих многозначных целях, появились в открытой печати; они никем не опровергнуты, но в обществе вызвали отклик небольшой — процесс уже состоялся, и сегодня мы имеет дело с его результатами. И на пути к этим результатам огромное место принадлежало Законам о языках, триумфально принятым в 1989 году практически во всех союзных республиках и утверждавшим исключительные права языков «титульных наций». Так закладывались мины будущих конфликтов.

В Армении же чистота эксперимента усугублялась тем, что в этой, самой мононациональной из всех республик бывшего СССР, не было, соответственно, и почвы для реальных противоречий между русскоязычными и, если можно так выразиться, «титульноязычными» [203] , и гонения на русский язык осуществлялись, так сказать, из принципа. Газета «Голос Армении», характеризуя ситуацию, писала 29 марта 1991 года: «…«Гоненье на язык», — так, перефразируя слова Грибоедова, можно, очевидно, определить отношение к русскому языку, сложившееся в последнее время в нашей республике… Все чаще раздаются возмущенные голоса иных депутатов: зачем у нас столько памятников русским писателям?»

И в другом месте: «…Мерилом патриотических чувств становится степень неприятия всего русского: то есть чем больше я ненавижу русский язык, русские книги, русские передачи, русские газеты и т. д., тем больший я патриот» [204] .

Была ликвидирована русская редакция в ведущем государственном издательстве республики, да и первый политически окрашенный акт вандализма в отношении памятника Пушкину был совершен в Армении; почти одновременно был снесен памятник Чехову.