Темень в лесу после света факелов показалась еще непроглядней. Как только голоса смолкли, и усадьба скрылась за деревьями, Нечаю снова начал мерещиться взгляд из леса, и перед глазами замелькали призрачные белые пятна. Он побежал обратно на безопасную тропу вдоль леса, за кустами, но быстро выдохся – морозный воздух царапал горло, и болели разбитые ноги. Наверное, напрасно он не дошел до людской: судя по цвету неба, до рассвета очень далеко, и сбиться с тропинки ничего не стоит, какая бы она ни была безопасная… Но почему-то мысль о раскопанных гробах и зарезанных младенцах пугала Нечая ничуть не меньше лесных чудовищ.

Может, Туча Ярославич знает, что это за чудовища, и хочет умилостивить их кровавой жертвой? В писании говорилось, будто так поступают проклятые язычники, однако Нечай всегда думал, что здесь такого не бывает, это где-то в далеких странах свирепые и дикие народы приносят жертвы своим богам. Да и вообще, в писании столько лжи, что верить ему опасно. Но кто их знает, этих бояр, им закон не писан. Впрочем, среди раскольников были и бояре, но в Богоявленском монастыре Нечай не встретил ни одного. Говорили, что бояр ссылают в другие монастыри, пострашней, откуда нельзя убежать и из которых никто еще не возвращался.

Нечай едва не промахнулся мимо спасительной тропы. Домой. Только домой, к маме, к Мишате, на печь… Ну их, этих бояр… Да Туча Ярославич такими делами занимается, что монахи-прелюбодеи и проворовавшиеся попы на его фоне кажутся ангелами.

Идти по тропе пришлось медленно, тщательно выбирая дорогу, и в поле Нечай вышел, снова стуча зубами от холода. И устал он так, словно только что выбрался из забоя, где шестнадцать часов подряд крушил кайлом стены. В поле гулял ветер, и промерзшая трава скрипела и хрустела под ногами жесткими кристаллами инея. Даже тут ему мерещился взгляд в спину, но бежать не хватило сил.

Дома горел свет, Нечай увидел его издали, и, услышав на крыльце шаги, навстречу Нечаю выбежал Мишата со свечой в руке.

– Братишка, ты?

– Ага, – ответил он.

Мишата вздохнул с облегчением и обнял его за плечо.

– А мы уж хотели тебя искать… Ну что? Что там было?

– Я топор потерял… – сразу сообщил Нечай.

– Да бес с ним, с этим топором, – Мишата толкнул его к двери, – мы не чаяли тебя в живых увидеть…

– Продрог я до костей, – Нечая передернуло.

Хорошо, что он не остался в людской: чего доброго, брат бы на самом деле пошел его искать.

На пороге Нечая встретил кузнец, осветил ему лицо свечой и ахнул:

– Отморозил уши-то! И нос, похоже.

– Ага, и руки еще… – проворчал Нечай.

– А лицо-то! Кто тебе лицо так разбил? – Мишата посветил на него с другой стороны.

– Упал просто.

Худой раскольник с жидкой, серой бородой потрясает кандалами над головой и кричит:

– Антихрист! Антихрист! Сказано в писании: грядет Князь мира сего! Приход Князя тьмы готовите, безбожники! Вот он, антихрист! Я его сразу узнал!

Старик давно сошел с ума, он в каждом видел антихриста. Он кричал эти слова и монастырским холопам, что рубили лес, и иеромонахам, приезжавшим на рудник, и самому Благочинному, и каждому надзирателю – к его крикам давно привыкли, монахи посмеивались, колодники не обращали на них внимания.

– Люди добрые, вот же он, куда ж вы смотрите! В шестьсот шестьдесят шестом году воцарится на земле Сатана, а слуга его, антихрист, уже здесь! В леса надо уходить, в леса!

Невдомек было сумасшедшему, что шестьдесят шестой год давно прошел.

– Антихрист! Антихрист! Что, боитесь? Боитесь антихриста признать? Веры нету потому что! Жить вам под Сатаной! Троеперстием с Князем тьмы не совладать!

Молодой рыжий монах расталкивает конем колодников, ожидающих ужина.

– Это я антихрист? А? Ну-ка повтори, старый черт, это я антихрист?

– Ага! Испугался! А я вот тебя крестным знамением поучу! – старик крестит рыжего двумя перстами, – Что? Не нравится?

Рыжий взмахивает плетью и наотмашь бьет старика по лицу, но сразу четверо колодников прикрывают голову юродивого руками.

– Оставь блаженного, – рычит разбойник рядом с Нечаем, – или я тебе шею сверну…

Угрожающе звенят цепи, и конь рыжего пятится назад.

– Зверье! – отчаянно выкрикивает рыжий, – зверье! Всех под кнут! Всех!

Надзиратель, выдающий колодникам хлеб, смеется…

Ненависть. Похожая на рокот камней перед обвалом. Рыжему всего лет семнадцать, и ненавидеть его нелепо. Он смешон, смешон, а не страшен! Он недостоин ненависти! Нечай скрипит зубами, глядя на перекошенное злостью веснушчатое лицо, и кровь приливает к голове: он никогда никого не хотел убить. А теперь хочет.