Дом встретил Рей уютной тишиной, и девушка испытала настоящий детский восторг от осознания того, что сейчас она здесь единственная живая душа. Впрочем, в ее спутанном сознании, отравленном всеми этими остаточными знаниями о сказках, мифах и литературных сюжетах, уже давно поселилось четкое убеждение в том, что и сам этот старинный особняк – живой. Теперь они были предоставлены друг другу. И Рей бы вдоволь насладилась этим ощущением, гуляя в одиночестве по анфиладам темных комнат, если бы тут же не нашла для себя занятие.

Фазма удалилась и, вероятно, у Рей образовалось некоторое количество времени, чтобы воспользоваться ее отсутствием и проникнуть в библиотеку. Она подумывала об этом уже давно, с того самого момента, как стала испытывать тревогу от невозможности устно передать содержимое письма. Проблему могли решить ручка и клочок бумаги: вероятно, незаметно подсунуть записку Хаксовой, как только Рей сможет найти способ ее опознать, все-таки куда более реально, чем надиктовывать бессвязный набор слов, который она держала в голове уже достаточно долго, в присутствии множества свидетелей.

В помещении царил легкий полумрак, свет пробивался только из панорамного окна, начинавшегося от пола и заканчивавшегося под потолком. Оттого библиотека казалась еще более запретной и загадочной – вся тонущая в тени, с этими витиеватыми обоями в красивый растительный орнамент, большим черным роялем и лабиринтами книжных полок. Рей поддалась искушению и позволила себе немного побродить среди стеллажей с пыльными, толстыми фолиантами, все же не решаясь дотронуться до причудливых корешков, словно прикосновение к запретному плоду могло оставить ей болезненный ожог, вечную метку проклятия.

Столик, который в первый свой визит сюда, облюбовала Фазма, оказался пуст и прибран. Рей обшарила его со всех сторон, но нигде не смогла отыскать хоть какие-то письменные принадлежности и бумагу. И, если отсутствие последней можно было компенсировать вырванной страницей из книги, то царапать слова ей оставалось только собственной кровью. Рей отчего-то вспомнилось выражение «на безрыбье и рак – рыба» и она невесело улыбнулась собственным мыслям.

Вероятно, стоило проявить немного благоразумия и убраться из библиотеки до того момента, пока ее здесь не застукает госпожа. Но Рей стояла в нерешительности, не в силах оторвать взгляда от черной лакированной поверхности рояля. Инструмент беззвучно и очень настойчиво манил девушку к себе.

Беды не будет, если ты подойдешь поближе.

Посмотришь.

Притронешься.

Пожалуйста, разбуди меня ото сна.

Пожалуйста.

Она опомнилась только в тот момент, когда пальцы привычным движением откинули тяжелую крышку и повисли над клавишами. Отступать было поздно, она вроде как уже сидела на узкой табуретке перед инструментом, сама не понимая, как очутилась здесь, если еще мгновение назад собиралась уйти. Огромный старый дом отвечал ее тревогам своей тишиной: ты одна, никто тебе не помешает.

Дотронься. Разбуди. Разбуди. Вдохни немного жизни…

Клавиши под подушечками пальцев были холодны, как лед, но с готовностью впитали тепло ее прикосновения. Рей неуверенно погладила потемневшее от времени дерево, и инструмент отозвался ей почти неощутимой вибрацией струн. Он больше не был напористым, теперь в его напряженном молчании скрылась настоящая, искренняя мольба.

Как славно, должно было быть, весной – сидеть на низком стульчике перед роялем и любоваться цветением роскошного сада под звуки легкой, заставляющей сердце сжиматься от счастья и тоски мелодии… Притрагивался ли кто-нибудь в этом доме вообще к спящему, забытому всеми инструменту? Быть может Фазма? Рей оказалось совсем просто представить ее сильные, длинные пальцы, порхающие над черно-белыми клавишами, легко берущими октаву, застывающими в полете во время паузы.

Слышала ли она когда-нибудь музыку? До приюта? Она не помнила. Музыка была запрещена, хотя, казалось бы, что в ней такого плохого? Чем хитросплетенья нот могут навредить чистым умам? И лучше было даже не знать ответа на этот вопрос, чтобы не тосковать об утерянной гармонии, таящейся в узорах звуков.

Пальцы удивительно легко отыскали нужные ноты, словно всегда знали свое место, невесомо скользнули по нескольким клавишам. И мозг с готовностью ответил узнаванием, подтолкнул ее кисть, заставив сложить разрозненные звуки в мелодию. Острота ощущений пронзила девушку от макушки до пяток, словно по позвоночнику пустили разряд электрического тока. Остановиться было уже не возможно: Рей оказалась во власти какого-то неизвестного ей, давно забытого, но любимого колдовства. Все преграды пали и музыка, томительная, печальная и прекрасная, пролилась в пыльном воздухе библиотеки, словно кровь из открытой раны.

Больше не существовало ничего: весь мир погас, растворившись в этом чувстве. Рей забыла о своем красном одеянии, как, впрочем, и наличии собственного тела, слившись в одно-единое с разбуженным ото сна старинным инструментом. Закончив играть, она еще долгое время сидела, уставившись в одну точку, пытаясь вернуть себе потерянное ощущение реальности.

– Целует клавиши прелестная рука; и в сером сумраке, немного розоватом, они блестят; напев на крыльях мотылька, – звук голоса за спиной девушки заставил тишину рассыпаться на множество сияющих осколков, – о, песня милая, любимая когда-то…