Темнота была абсолютной, словно девочка совсем лишилась способности видеть. Густой. Обволакивающей. Почти уютной. И в ней что-то было. От ощущения незримого присутствия мелкие волоски на руках встали дыбом. Лорейн остановилась.

– Кто здесь? – тихо позвала она, испугавшись звука собственного голоса.

Прекрати – сказала она себе. Отец умер, а вместе с ним все его сказки, легенды и предания. Это просто пустой, темный подвал, где дядя Клиффорд планирует устроить винный погреб, как только закончит с ремонтом других помещений дома. Зачем ты стоишь здесь и разговариваешь с темнотой? Иди наверх, стучи к дверь, умоляй выпустить тебя. Пусть братья делают все, что им вздумается. Плачь, взывай к состраданию. Поклянись, что будешь хорошей. Такой, какой тебя хотят видеть. Что ты забыла здесь, малявка? Кто ты, черт возьми, такая? Где хозяин?

– Ой, – обронила Лорейн, обнаружив, что голос в голове вовсе не похож на ее собственный, да и звучит не безликим тексом в черепной коробке, а будто доносится снаружи. И внутри и снаружи.

Ты одна из них. Плоть от плоти. Кровь от крови. Я слышу, как она пульсирует, как маленькое птичье сердечко гоняет по венам и артериям древнюю, могущественную кровь. Ты пахнешь также, как и все они. Так где он? Где хозяин?

– Кто здесь? – повторила Лорейн. Чтобы хоть немного успокоиться и совладать с собой, она попыталась выудить из памяти что-то хорошее, светлое воспоминание об отце или матери. Но перед глазами, погрязшими во мраке, почему-то ожило совсем другое изображение – похороны матери, глубоко запавшие в душу девочки своей неправильностью, несоответствием. Отец плакал, бесконечно повторяя «Моя леди Шалот, моя Моргана, моя Кассандра…», а яркие солнечные лучи отражались в лакированной крышке гроба. И Лорейн, сжимавшая его руку, подумала, что на похоронах должен идти дождь, а не светить яркое солнце. Она была слишком юна, чтобы вникнуть в причину скорби отца и испытывала лишь недоумение. Она не понимала, что такое смерть. Не понимала и теперь, отдав земле последнего близкого человека. Она принимала смерть, как данность. Смерть поцеловала ее.

Дитя, поцелованное смертью, вот, кто ты такая. Значит, его больше нет. Ты пришла, чтобы освободить меня. Подойди. Подойди. Иди ко мне, дитя. Сними печать. Я утешу тебя. Я накажу всех твоих обидчиков.

Лорейн затрясла головой, не имея возможности зажать уши руками, спрятаться от голоса, становящегося все отчетливее, все громче, словно говоривший стоял подле нее. Но рядом никого не было – холодный воздух оставался неподвижным, окутывая девочку промозглым коконом со всех сторон.

– Лишь видит в зеркало она, Видения мира, тени сна, – услышала она.

– Мама, – воскликнула она, с легкостью опознав интонацию и певучую, мягкую манеру говорить. Мать всегда говорила, словно читала заклинания. Лорейн не сомневалась – мама здесь, в этом подвале. Не ее ли прятал отец от всего мира, провозгласив мертвой? Но зачем? Тетя и дядя говорили правду? Он и правда был сумасшедшим?

– Да, милая, – подтвердил голос, – это я. Я заперта здесь, в этом ящике. Освободи меня и мы всегда будем вместе.

– Что мне нужно сделать? – спросила Лорейн. Шаг за шагом, она бороздила тьму, пока не наткнулась коленками на какое-то препятствие. Не имея возможности рассмотреть, она принялась ощупывать его единственной более-менее свободной рукой. Подушечки пальцев обжог холод камня. Девочка подумала, что перед ней надгробие и отпрянула в сторону.

– Сотри печать, – подсказала мать, – она на крышке.

– Крышка, – беспомощно повторила Лорейн, и, превозмогая страх, парализующий все конечности, извернулась так, чтобы снова прикоснуться к камню. Она не сразу нашла то, что мать назвала печатью и могла лишь догадываться, что достигла цели, обмокнув пальцы в непонятную липкую субстанцию. Энергично орудуя ладонью, девочка стерла странную жидкость и отодвинулась. Она больше не могла сохранять вертикальное положение, ноги не держали ее, и она опустилась на корточки рядом с плитой. Она слишком устала. Она закрыла глаза. Ей оставалось только ждать.

Яркий красный свет пробился даже через сомкнутые веки. Лорейн распахнула их, изумленно уставившись на свечение, вырывающееся из широкой трещины, образовавшейся в плите. Прореха становилась все шире, а свет все насыщеннее. Теперь девочка могла видеть не только его, но и окружающую обстановку – каменные стены, блестящие от влаги, сводчатые потолки, куда более древние, чем сам дом и окружающие его леса и деревни. Этот подвал, кажется, был здесь всегда, еще до того, как люди построили свои первые города, храмы, проложили дороги, научились возделывать землю. Первобытный, первозданный, как сама ночь, как легенды и сказки отца. Как фигура, огромная, черная, массивная, вырастающая столпом дыма из открывшегося саркофага.

Создание, выбравшееся оттуда вовсе не являлось матерью Лорейн. Его красные глаза хищно изучали испуганную маленькую девочку на каменном полу.

Оно расправило широкие плечи, хрустнуло суставами пальцев, переходящих в длинные, острые когти, и повело носом, втягивая в себя сырой воздух, пропитавшийся страхом девочки, давшей свободу тому, что слишком долго таилось во тьме.

– Так то лучше, – сказало оно и потянулось к Лорейн мертвецки-бледной рукой, – окажешь мне еще одну услугу? Я порядочно проголодался, пока был взаперти.

Крик задушенной птицей рвался из горла девочки, но не мог пробиться через сжавший ее спазм. Она крепко зажмурилась, готовясь проститься с жизнью и отправиться к матери и отцу. Теперь Лорейн пожалела, что усомнилась в здравомыслии отца, что утратила веру в его сказки и предания. На ее глазах самый кошмар обрел плоть. Отец не просто так запрещал спускаться в подвал.

Но ничего не произошло. Лорейн открыла глаза и увидела, что когтистая рука чудовища зависла над ее грудной клеткой, не осмеливаясь притронуться к медальону, выбившемуся из-под воротника платья.