Вся эта неделя была не по-ноябрьски тёплой. Вот и сегодня послеобеденное солнце светило как-то особенно ясно. В памяти Михаила всплыл увиденный им на днях телерепортаж из программы «Время»: лица возбуждённых людей, разрушающих стену между Восточным и Западным Берлином. «У них там настоящая революция», – подумал он, и его охватило озорное рок-н-рольное настроение.

Проезжая мимо окон класса, в котором, под нотации Мариванны, его уже битых два часа ждали одноклассники – так, чтобы его заметили, Миша, с победным видом размахивая своим дневником, громко прокричал:

– Сейчас уже внеурочное время, расходитесь по домам. Дневник я завтра принесу!

О демаршах Михаила по школе поползли слухи. Стали шептаться про покачнувшуюся несокрушимость Мариванны. Известность Демидова вышла за рамки отдельно взятого класса. Ему симпатизировали – правда, тайно – даже некоторые молодые учителя.

Порядки большущеглушской школы весьма ощутимо отличались от того, к чему Миша привык в школе городской. Контраст Демидова ошеломлял. Нравы, царившие среди преподавательского состава, вызывали у него недоумение: отвесить подзатыльник ученику, ударить его по голове стопкой тетрадей, бросить в учащегося линейку или, того хуже, сломать об него указку – было здесь делом вполне привычным. Причём ученик, о голову которого указка была сломана, в этом же и обвинялся. «Я об тебя указку сломала! Принесёшь мне новую!» – обычное требование учителя в такой ситуации. Этого Михаил не понимал и не желал мириться с подобным. Школьный быт тоже был на средневековом уровне, и это в то самое время, когда полёты в космос перестали быть чем-то необычным! В классах висели рукомойники: бачок с носиком-рычажком, выполнявшим роль клапана, при поднятии которого ладонью вода из бачка лилась на руки. Заливать воду в бачок и выливать грязную воду из ведра нужно было сходив на улицу, к водораздаточной колонке или на помойку, в зависимости от того, что требовалось сделать: набрать чистой воды или вылить грязную. Школьный туалет находился во дворе. Это был сарай из побелённых известью нестроганых досок, разделённый на две части. Расположенный над огромной общей для мужской и женской половины выгребной ямой, он являлся символом настоящего равенства полов, ибо запахи и звуки в нём также были общими.

Через неделю настала очередь Михаила быть дежурным, в обязанности которого входила влажная уборка классного помещения после окончания занятий. Миша, как и требовалось, всё вымыл. Уходя домой, он, чтобы не оставлять класс открытым, взял ключ из выдвижного ящичка учительского стола, запер дверь, а ключ сдал школьному вахтёру.

Мария Ивановна возвращалась из учительской в свой класс, где Михаил Демидов должен был домывать полы. Она хотела поговорить с ним без свидетелей, доверительно, по душам. Подойдя к классу, Мариванна упёрлась в закрытую дверь. За дверью было тихо. Дёрнула ручку – закрыто. В классе осталась её сумочка и верхняя одежда. Учительницу охватили сметение и досада: «Где Демидов? Как попасть в класс? Где ключи?..»

После длительных поисков ключи от класса она обнаружила на вахте.

Добрую половину ближайшего родительского собрания Мария Ивановна посвятила Михаилу, объявив, что «новый ученик оказался нечистым на руку: он запросто лазает по учительским столам, отличается неадекватным поведением и состоит на учёте в детской комнате милиции; на месте родителей она бы поостереглась разрешать своим детям водить дружбу с подобным типом».

Дома, как водится, Мишке влетело. Особенно мать возмущалась по поводу «воровства из учительских столов» и постановки его на учёт в милицию. Доводы Михаила, что это по большей части выдумки, успеха не имели. У неё не было желания ни в чём разбираться: в очередной раз бросив ему укор в том, что умер Володя, а не он, Татьяна Фёдоровна кричала:

– Виноват – отвечай! Нечего оправдываться!

Отец, попытавшийся вступиться за сына, огрёб «по самое не хочу» – ему она тоже припомнила всё.

Периодичность громких скандалов в семье увеличивалась в геометрической прогрессии. Обстановка становилась, мягко говоря, невыносимой.

Владимир Михайлович стал всё чаще задерживаться на работе.

Александр замкнулся в себе, в столь раннем возрасте углубившись в изучение философских трактатов Сократа, Платона, Аристотеля, Цицерона и Сенеки.

Михаил, которого с раннего детства манили неизведанные дали, в своих похождениях удалялся всё дальше и дальше от дома. В учебный период он пропадал сразу после занятий в пятницу и возвращался лишь воскресным вечером. Во время каникул его отсутствие исчислялось неделями.

Ситуация в школе для Миши стала складываться не лучшим образом. Стараниями Мариванны фамилия Демидова всё чаще и чаще произносилась как синоним всего отрицательного, приобретя статус «общешкольной головной боли». Перворудова ожесточённо «клевала» Михаила – ежедневно и без устали. Он был виноват во всём: кто-то на перемене сидел на подоконнике и сломал цветок – виноват Демидов, кто-то нарисовал чёртика на доске – Демидов, кто-то принёс на ботинках грязь – Демидов, забыли выключить свет – опять Демидов. Прочно засев в мозг Мариванны, Демидов стал её пунктиком, на котором она необратимо зациклилась. В учительской, на родительских собраниях и на уроках Демидов не сходил с уст Перворудовой.

Казёнкины, Балякин, Анищенко и Зябцева в «табели о рангах» заняли свои прежние места. Они очень старались, «работая» на Мариванну: ежедневно преподносили ей новую пищу для нападок, не только подлавливая Михаила на малейших проступках, но и провоцируя его, и откровенно клевеща.

Бегали мальчишки на перемене, уронили учительский стул, кидались тряпкой для протирки классной доски, которая в результате на люстре повисла – обязательно свалят это на Михаила. Потерялась у кого-то ручка – «ябеды-отличницы» тут же с претензиями к Демидову. Он им в ответ, что ни при чём: «Паситесь лесом!» Они в драку – давай царапаться. Оттолкнёт Мишка в порыве самую назойливую – всё, попал! – та тут же бежит жаловаться: «Меня Демидов побил!» И очередная порция прессинга ему обеспечена.

Одноклассники, придиравшиеся и до этого, почувствовали одобрение свыше. Иной раз, будто по прямому указанию, они задирали Михаила. Участились стычки с пацанами в школе и за её пределами. Особенно Мише было обидно, когда, получив отпор поодиночке, «отомстить» приходили со старшими братьями – по двое, по трое, вчетвером или вообще впятером.

Успеваемость Михаила, если судить по отметкам, стала падать, но Миша учился не для отметок, а для себя. Получать знания на данном жизненном этапе было одной из основных его целей. Он много читал, штудируя ставшую общедоступной диссидентскую литературу и публицистику, изучал точные науки. Его подготовка была такова, что по объёму скопившихся в голове знаний он мог заткнуть за пояс любого хорошиста, да и многих отличников.