Алька прошептала:

– А что случилось в прошлый раз? Вы говорили, что ему стало плохо?

Маманя хихикнула и прошептала:

– Ну в чём-то Зигфрид прав. Когда ты «поделила свою жизнь на ноль», ситуация была настолько экстренная, что мы несколько превысили допустимую скорость. И Зигфрид прикусил себе язык. Потом целый вечер страдал. Я принесла ему миску со льдом. Так он и провёл весь вечер – охлаждая пострадавший язык и самолюбие.

– Бедный. Интересно, что случается с вампирами, которые кусают сами себя?

Ответ опять прозвучал сверху:

– Радость моя, они мстят. Долго. Жестоко. До полного уничтожения жертвы. Ну так что у нас с обесцениванием? Я прав?

Маманя подмигнула Альке и та покраснела:

– Я сегодня пыталась выяснить что случилось. Целый день. И у меня не получилось. И это страшно. Очень.

Девушка вконец смутилась и замолчала. Маманя пришла на помощь.

– Да, тебе было очень страшно. Но ты посмотрела своим страхам в лицо.

– Да. И завтра опять попробую. И послезавтра. Я попыталась и я молодец.

Почему-то последняя фраза далась Альке нелегко. Её вообще всегда учили, что себя хвалить нельзя. Хвастунишкой быть стыдно. Но не является ли это в гипертрофированном виде отрицанием себя, отказом от особенностей своей личности, обнулением её ценности?

Зигфрид так и не появился, как и Гоблин. Судя по визгливым фразам, доносящимся сверху, вампир искал сначала белый жилет, потом ему не понравились запонки. Потом он захотел конфет, но кто-то в коробке сложил из них слово «дурак» и Зигфрид хотел немедленно найти мерзавца и вызвать его на дуэль. Наконец наступила относительная тишина.

Маманя воспользовалась ей и протянула Альке еловый веничек.

– Попробуй прикоснуться к чему-то от чего хочешь избавиться и подумай почему.

Алька огляделась. У неё ничего своего здесь не было. Она замешкалась, начала судорожно оглядывать кухню в поисках того, от чего бы можно было избавиться. Но царство мамани сверкало чистотой и уютом и уборщикам, пусть и магическим, здесь делать было нечего. Наконец, Алька решилась. Еловой веточкой она прикоснулась к своей тарелке с кашей. «Пусть исчезнет эта каша, поскольку я слишком волнуюсь и не могу есть».

В ту же секунду тарелка испарилась. Маманя захлопала в ладоши: – Получилось! Что нужно сказать?

– Я молодец?

– Верно. Так мы присваиваем себе свои достижения.

– А если я неправильно удалила?

– Последствия могут быть. Собственно как с любым нашим решением. Да ты и сама знаешь. Но попробуй прикоснуться тыльной стороной веника там, где…

– Поздно!

Алька от неожиданности вздрогнула. В кухню вплыл дядька лет сорока: абсолютно лысый, высокий и какой-то круглый. У Альки сложилось впечатление что он весь состоял из одних окружностей – как будто Создатель использовал божественный циркуль. Круглые глазки на выкате за золотой оправой очков, круглый живот, обтянутый белым жилетом, пухлые ноги колесом в черных безупречно отглаженных брюках. За спиной у Зигфрида, а это было именно он, красовалась пара чёрных крыльев как у летучих мышей. В руках у вампира была тарелка с остатками каши.

– Я говорю, поздно. Когда ты только собралась отказаться от тарелки каши, то нужно было подумать мозгами.

– Подумать о чём?

– Ну например, в какую часть мироздания эта каша попадет? Кто её там увидит? Как эта встреча отразится на дальнейшей судьбе их обоих? А самое главное – сможешь ли ты отменить это удаление? В твоём случае тебе повезло.

Зигфрид протянул тарелку Альке. На остатках каши изюмом было выложено: «Алевтина дура!» Маманя забрала тарелку и нахмурилась:

– И кто ж такую пакость написал?

Зигфрид достал из кармана пиджака белоснежный платок и громко высморкался:

– Я считаю, что опыт можно получать разными способами. Какое счастье, что у вас есть я и никто не пострадал.

– А Алевтина эта ктось?

Зигфрид кивнул на Альку.

– Эта подозрительная особа столуется у вас, моя дорогая, уже вторые сутки, а вы даже имени её не знаете.

Девушка кивнула. Но никто никогда не звал её так. У мамани остался ещё вопрос.

– А не слишком ли много дураков и дур в жизни одного известного мне вампира?

Зигфрид самодовольно улыбнулся.

– Я справляюсь. Кстати, вспомнил, что конфеты я сам так сложил. На случай, если вдруг кто ко мне без спроса залезет в коробку. Тогда негодяй сразу поймёт, как я буду разгневан.

В этот момент их прервали. Дверь в «Последний приют» с шумом распахнулась и на пороге показалась дама лет пятидесяти. На ней был красный пуховик, белоснежные валенки, пуховая шапка. Алька с интересом разглядывала вошедшую, пока та скидывала верхнюю одежду. Тонкие алые губы, серые умные глаза, темные прилизанные волосы, собранные в пучок. Раньше Алька смело причислила вошедшую к разряду «серых мышей». Но сейчас решила не спешить. Слишком часто она стала ошибаться. Зато маманя гостью сразу узнала.

Конец ознакомительного фрагмента.